Рэй Брэдбери - Человек в картинках (The Illustrated Man), 1951
– Делать? – удивилось все семейство. – Да просто посмотреть на него – и все.
– Вы так считаете?
– Что же еще можем мы сделать?
– Не знаю, – сказала Хэтти. – Только я подумала, не случилось бы чего.
– Что именно?
– Да понимаете, – растерянно, в недоумении произнесла Хэтти, – вы ведь не станете линчевать его?
– Линчевать его? – Все дружно рассмеялись. Мистер Браун шлепнул себя по коленям. – Да помилуй Бог, девочка. Мы собираемся пожать ему руку. Не так ли, дети мои?
– Конечно! Конечно!
С другого конца города подъехала еще одна машина, и Хэтти воскликнула:
– Билл!
– Что это ты тут делаешь? Где дети? – гневно прокричал ее супруг. Он оглядел остальных. – А вы, уж не собираетесь ли вы, словно скопище дураков, отправиться на встречу прилетающего человека?
– Да вроде бы так, – кивая головой и улыбаясь, согласился мистер Браун.
– Что ж, тогда прихватите ружья, – велел им Уилли. – Я именно за этим еду домой.
– Билл!
– А ну-ка садись в мою машину, Хэтти. – Он, глядя на нее в упор, держал дверцу машины открытой, пока она не подчинилась.
Он никому не сказал больше ни слова и загрохотал по пыльной дороге на своей машине.
– Билл, не так быстро!
– Не так быстро, да? Ну, это мы еше посмотрим. – Он следил за тем, как рвется назад под машиной дорога. – По какому праву они явились теперь сюда? Почему не оставляют нас в покое? Почему они не разбомбили друг друга там, в том старом мире, и не дают нам жить, как мы хотим?
– Билл, не по-христиански говорить такое.
– Я и не чувствую себя христианином. – ухватившись за руль, яростно твердил он. – Я чувствую себя подлецом. После стольких лет всего того, что они вытворяли с нашим народом – с моей мамой и моим папой, и твоей мамой и твоим папой – ты хоть помнишь? Ты помнишь, как они повесили моего отца на Ноквуд Хилле и застрелили мою мать? Ты помнишь? Или у тебя такая же короткая память, как у Браунов?
– Я помню, – сказала она.
– Ты помнишь доктора Филипса и мистера Бертона, и их большие дома, – и лачугу-прачечную моей матери, и отца-старика, продолжавшего трудиться на них; и. их благодарность – его повесили доктор Филипс и мистер Бертон. Однако, – продолжал Уилли, – времена изменились, изменились и обстоятельства. Теперь мы посмотрим, кто против кого издает законы, кого следует линчевать, кто будет ездить в заднем конце автобусов, кому отгородят особые места в кино и театрах. Подождем и увидим.
– О, Билли, ты накличешь беду!
– Об этом все сейчас говорят. Каждый думал про себя об этом дне, надеясь, что он не наступит. Думали: "А что, если этот день придет, если белый человек появится вдруг на Марсе?" Но вот он, этот день, и нам некуда от него бежать.
– Уж не собираешься ли ты позволить белым людям жить здесь?
– Точно. – Он улыбался, но это была хитрая, подлая улыбка, и глаза его были безумны. – Пусть они приходят, и живут здесь, и работают – почему бы нет. Но чтобы заслужить это, им придется жить в крошечном районе города, в трущобах, и чистить нам ботинки, и убирать за нами отбросы, и сидеть в последних рядах галерки. Вот и все, чего мы от них потребуем. И раз в неделю мы будем вешать по одному или парочке из них. Все очень просто.
– То, что ты говоришь, бесчеловечно, и это мне не нравится.
– Тебе придется привыкнуть к этому, – сказал он. Он резко затормозил возле их дома и выпрыгнул из машины. – Найди мои ружья и моток веревки. Мы все устроим как надо.
– О, Билли! – взмолилась она, оставаясь в машине в то время, как он взбежал по ступенькам и хлопнул входной дверью.
Она пошла за ним. Она вовсе не хотела идти за ним, но он чем-то громыхал на чердаке, ругался как безумный, пока не нашел четыре свои ружья. Она увидела блеск этого отвратительного металла в темноте чердака, хотя его самого не могла разглядеть-такой он был черный; она только слышала его проклятия, и наконец его длинные ноги в клубах пыли стали спускаться с чердака, и он набрал кучу медных патронов, вытащил патронники и запихнул в них патроны. Его лицо оставалось жестким, тяжелым, и за всем этим скрывалась терзавшая его горечь.
– Оставьте нас, – продолжал он ворчать, опустив вдруг руки и не контролируя себя. – Оставьте нас, черт подери, в покое, слышите?
– Билли, Билли…
– И ты… и ты! – И он так посмотрел на нее, что она почувствовала, как его ненависть коснулась ее разума.
За окном дети продолжали болтать друг с другом.
– Белый как молоко, она сказала. Белый как молоко.
– Белый как мел, которым мы пишем, как камень.
Уилли выскочил из дома.
– А ну, пошли все в дом. Я запру вас. Не видать вам никакого белого человека, и нечего трепаться о нем, бездельники несчастные. Пошли, пошли.
– Но, папочка…
Он затолкал их в дом, пошел достал ведро с краской и шаблон, а из гаража взял толстый моток грубой веревки, конец которой завязал петлей, и, проделывая все это, внимательно наблюдал за небом.
Затем, снова сев в машину, они понеслись, оставляя за собой клубы пыли по дороге.
– Потише, Билли.
– Не время медлить, – сказал он. – Время поспешать, вот я и спешу.
На протяжении всего пути люди стояли и смотрели в небо, или забирались в машины, или уже ехали в машинах, и из некоторых машин, словно телескопы, высматривающие все грехи мира накануне его конца, торчали ружья.
Она смотрела на ружья.
– Это ты им приказал, – обвинила она мужа.
– Именно этим я был занят, – кивнув, проворчал он. Он напряженно следил за дорогой. – Я останавливался возле каждого дома и говорил им, что надо делать: взять ружья, краски, привезти веревки и приготовиться. И теперь все мы – комитет по радушному приему – готовы преподнести им ключ от города. Так-то вот, сэр!
Овладевавший ею ужас заставил ее крепко стиснуть свои тонкие черные руки, она чувствовала, как мчится сломя голову их машина, как она, виляя, обгоняет другие машины. Она слышала, как кричали им вслед: "Эй, Уилли, смотри!" и поднимались руки с веревками и ружьями, когда они проскакивали мимо них, и вслед им мелькали мимолетные улыбки.
– Вот мы и приехали, – сказал Уилли, затормозив у пыльной платформы, и сразу стало тихо-
Ударом своей огромной ноги он распахнул дверцу, вылез из машины и, нагруженный оружием, поволок его по посадочной площадке аэропорта.
– Ты хорошо подумал. Билли?
– Этим я занимался все двадцать лет. Мне было шестнадцать, когда я покинул Землю, и я радовался этому, – сказал он. – Там для меня не было ничего, как, впрочем, и для тебя, и для всех, подобных нам- Я никогда не жалел о том, что оставил Землю. Здесь впервые в жизни мы обрели мир… Ладно, пошли.
Он пробирался сквозь толпу таких же черных, которые пришли на встречу с ним.
