Клиффорд Саймак - Пересадочная станция
Внезапно воцарившаяся тишина оборвала этот крик души. В первое мгновение он даже не понял, в чем дело.
Психотрейсер замолчал.
Адаме наклонился к прибору, прислушался. Нет, ошибки не было. Трейсер молчал. Молчало сердце Саттона.
Сила, приводившая в действие прибор, иссякла.
Адаме медленно поднялся, надел шляпу и на ватных ногах пошел к двери.
Впервые в жизни Кристофер Адаме ушел домой до окончания рабочего дня.
Глава 26
Саттон на мгновение напрягся, но быстро взял себя в руки. Шутят, подумал он. Они не смогут меня убить. Им книга нужна, а покойники книг не пишут.
И опять, как будто подслушав мысли Саттона, Кейз сказал:
Не рассчитывайте на наше благородство. Чем-чем, а этим мы похвастаться не можем. Верно я говорю, Прингл?
Что правда, то правда.
Нам бы, честно говоря, гораздо выгодней доставить вас к Тревору, и…
Минуточку! — вмешался Сатгон, — Тревор — это уже что— то новенькое!
Ну, Тревор… — развел руками Прингл, — Тревор — шеф нашей корпорации.
Той самой корпорации, — добавил Кейз, — которая жаждет приобрести вашу книгу.
Тревор покрыл бы нас неувядаемой славой, — вздохнул Прингл, — и отвалил бы нам целое состояние, если бы удалось уговорить вас. Но поскольку вы такой упрямый мужик, нам придется добыть себе на жизнь другим путем.
А потому, — заключил Кейз, — мы меняем диспозицию и, повторяю, как это ни прискорбно, вынуждены отправить вас на тот свет. За вас мертвого нам заплатит другой — Морган. Этот спит и видит ваш скелет. Вот так-то.
Который вы ему уступите по сходной цене, — усмехнулся Саттон.
Можете в этом не сомневаться! — хихикнул Прингл, — И не продешевим, будьте уверены!
Кейз подмигнул Саттону:
Надеюсь, вы не будете возражать?
Саттон покачал головой:
Какое мне дело до того, что вы будете делать с моим трупом?
Стало быть, договорились? — процедил сквозь зубы Кейз и поднял пистолет.
Одну минутку, — спокойно произнес Саттон.
Кейз опустил пистолет.
Ну что еще? — недовольно спросил он.
Сигаретку хочется выкурить, не иначе, — усмехнулся Прингл, — Перед казнью всегда просят выкурить сигаретку или винца стаканчик, а некоторым еще жареного цыпленка подавай!
Я хотел бы кое-что уточнить, — сказал Саттон.
Кейз кивнул.
Надо полагать, что в ваше время моя книга уже написана?
Да, — ответил Кейз, — И, если позволите, я скажу вам свое личное мнение. Это честная и хорошая работа.
Ну и кто же ее опубликовал-то? Ваша фирма или какая другая?
Прингл крякнул.
Да то-то и оно, что другая! Если бы ее опубликовали мы, какого бы хрена мы тут с вами возились?
Саттон нахмурился.
Значит, я уже написал ее, — размышлял он вслух, — без вашей великодушной помощи и поддержки. И издал в другом месте… Следовательно, если я начну все сначала и все пойдет так, как вам надо, могут возникнуть некоторые, мягко говоря, осложнения?
Никаких, — невозмутимо ответил Кейз, — Все можно устроить и объяснить.
Но если вы меня убьете, книги не будет вообще! Это разве вас устраивает?
Кейз немного смутился.
Ну, будут некоторые трудности, — ответил он, — И кое— кому придется поворочать извилинами. Но как-нибудь выкрутимся.
И снова поднял руку с пистолетом.
Вы не измените вашего решения? — спросил он.
Саттон отрицательно качнул головой.
Не выстрелит, думал он. Пугает. Не выстрелит!
Кейз нажал на спусковой крючок.
Мощный удар сотряс тело Саттона и отбросил его назад с такой силой, что покачнулось привинченное к полу кресло.
В голове вспыхнуло пламя. Агония схватила его в жаркие объятия и начала трясти каждый нерв, каждую косточку…
Быстрая мысль судорожно пульсировала в сознании, пытаясь найти в умирающем теле хоть одну клетку, где бы она могла угнездиться:
«Меняйся! Меняйся! Меняйся!»
И Саттон выполнил команду. Умирая, он уже чувствовал, что началась другая жизнь.
Смерть была так нежна, темна, прохладна и милосердна. Он скользнул в нее, как пловец в воду, и вода сомкнулась над ним…
…А на Земле, в кабинете Адамса, замолчал трейсер, и инспектор отправился домой раньше положенного времени впервые в жизни, чем немало удивил сотрудников…
Глава 27
Геркаймер пытался уснуть, но сон не приходил. Он лежал на спине и пытался что-нибудь вспомнить из своей жизни, но воспоминания, как и сон, не шли к нему.
А к чему мне сон и воспоминания — мне, набору химикатов? Я ведь не человек, хотя такой же смышленый и ловкий и, наверное, мог бы стать столь же гадким, какими бывают люди. Я такой же, если бы не штамп на лбу, не рабство. И еще — у меня нет души. Хотя иногда кажется, что есть.
Сначала были инструменты, потом машины — не что иное, как более сложные инструменты, впрочем, на самом деле и те и другие — просто-напросто усовершенствованные руки человека. Затем появились роботы — машины, которые умели ходить и разговаривать как люди. Но это, конечно, карикатура на настоящих людей. Как бы хитро они ни были устроены, какие бы хитроумные операции ни выполняли, они не люди.
Ну а потом…
Нет, мы не роботы, думал Геркаймер. Но мы и не люди. Мы не машины, мы из плоти и крови. Мы — набор химикатов, повторяющий форму своих создателей.
Так похожи на людей, но все же не люди…
Но надежда есть. Если мы сможем сохранить в тайне Колыбель. Если никто из людей ее не увидит. Вот тогда настанет день, когда нас будет не различить, тогда и человек будет разговаривать с андроидом, думая, что говорит со своим приятелем…
Геркаймер скрестил руки за головой.
Почему же мне так горько? — спрашивал он себя.
Нет, это не озлобленность. Не ревность. Это… непреодолимое чувство собственной неполноценности, знакомое тому, кто оступился и упал за метр до финиша.
Он долго еще лежал и размышлял в таком же духе, глядя на черный квадрат окна, покрытый морозными узорами, прислушиваясь к нытью ветра — противного, злобного, порывы которого как ножом скребли по крыше…
Сон не шел, и в конце концов Геркаймер встал и включил свет. Дрожа от холода, оделся и вынул из кармана книгу. Сев поближе к лампе, он перелистал страницы и нашел нужное место. Страничка была зачитана до дыр.
«Ни одно существо, когда-либо появившееся на свет, — как бы оно ни было рождено, создано или сделано, если оно живое, — не одиноко. Поверьте этому».
Он закрыл книгу и мысленно повторил прочитанное: «…рождено, создано или сделано…»
Сделано.
Самое главное — это биение жизни.
