Роджер Желязны - Двери в песке (сборник)
— Подожди немного, Дедал, — попросила Эйлин. — Оно приходит ко мне медленно. Ты подарил мне желание, которое я никогда не решалась назвать вслух.
— Давай поднимемся на эту гору, — предложил он. — Крепче держись за уступы.
Они начали подниматься, и скоро земля осталась далеко внизу.
— И только ветер холодный и скалы — там, высоко в горах, — сказала она. — Куда мы идем?
— На вершину. На самый верх.
Вечность протекла или мгновение — но они уже стояли на вершине горы. Сейчас восхождение казалось им долгим.
— Расстояние, перспектива. Мы прошли все это, все, что ты видишь там, внизу. Равнины, за ними леса и море.
— А гора выдуманная, — заметила Эйлин. — Когда-то я уже забиралась на нее, только не видела.
Он кивнул, и она снова с любопытством взглянула на океан, лежавший вдали под голубым океаном неба.
Через некоторое время они начали спускаться по противоположному склону.
И снова Время дурачило их, то затягиваясь, то сжимаясь, и, оказавшись у подножия горы, они двинулись вперед.
…Идти протоптанной в траве тропой и чувствовать прикосновенье листьев.
— Теперь я знаю! — воскликнула Эйлин, хлопая в ладоши. — Теперь я знаю!
— Тогда — где мы? — спросил Рендер.
Она бережно сорвала травинку, протянула ее Рендеру, потом пожевала кончик.
— Где? — переспросила Эйлин. — Ну, конечно же, там, где слышен перепела свист в лесах, в пшеничном поле.
В этот момент раздался свист перепела, и птица пересекла им дорогу, причем птенцы шли сзади ровной цепочкой, словно нанизанные на нить.
— А я всегда гадала, что бы это могло значить… — Тьма сгущалась над тропинкой, которая вела их то лесом, то между пшеничных полей. — Как много всего, — продолжила Эйлин. — Целый каталог чувств Сиэрса и Робука. Дайте мне еще строчку.
— Там, где летучая мышь кружит накануне Седьмого месяца, — сказал Рендер, поднимая руку.
Летучая мышь резко спикировала вниз, Эйлин пригнулась, и темное пятно, трепеща в воздухе, скрылось за деревьями.
— Там, где большой золотой жук мелькает во тьме, — подхватила она.
…И мгновенно маленький сверкающий метеорит в двадцать четыре карата прочертил темнеющий воздух и упал на дорожку к их ногам. Пролежав мгновение неподвижно, как золотистый, солнечный скарабей, он уполз на обочину и исчез в траве.
— Теперь ты помнишь, — сказал Рендер.
— Теперь я помню, — ответила Эйлин.
Канун Седьмого месяца выдался холодный, и звезды бледными огоньками зажглись в небе. Они шли по тропинке, Рендер показывал Эйлин созвездия. Месяц повис, зацепившись за горизонт, и еще одна летучая мышь перечеркнула его. Вдалеке заухала сова. Оживленный разговор сверчков донесся словно бы из-под земли. И все же последнее, предзакатное сияние упорно не исчезало с небосвода, озаряя мир вокруг.
— Мы далеко ушли, — сказала Эйлин.
— Как далеко? — спросил Рендер.
— Туда, где ручей, рождаясь меж корней, течет в луга, — уверенно ответила она.
— Верно. — И, вытянув руку, Рендер нагнулся к корням большого старого дерева, мимо которого они проходили.
Между корней бил ключ, питавший ручей, вдоль которого они шли раньше. Словно связка бубенчиков, вода взлетала вверх и падала со звоном, растекаясь по земле. Ручеек журчал между деревьев, прокладывая себе русло, вился на пути к морю.
Эйлин вошла в воду. Плавные струи пенились у ее ног. Брызги окатили ее всю: спину, шею, грудь, руки.
— Идите сюда, — позвала она. — Этот ручей волшебный.
Но Рендер покачал головой и не тронулся с места. Выйдя из воды, Эйлин встряхнулась и снова была сухой, как прежде.
— Лед и радуга, — заметила она.
— Да, — сказал Рендер, — я еще много чего позабыл.
— Я тоже, но я помню, что чуть дальше идет строчка о пересмешнике, который курлычет нежно, заливается трелями, стенает и плачет.
И Рендер вздрогнул, словно заслышав пение пересмешника.
— Но это не мой пересмешник! Эйлин засмеялась.
— Какая разница? Все равно скоро его очередь. Рендер покачал головой и отвернулся. Эйлин снова оказалась у него за спиной.
— Жаль. Я буду внимательнее.
— Прекрасно.
Он сошел с тропинки и двинулся вперед.
— Я забыл, что дальше.
— Я тоже.
Ручей остался далеко позади. Они шли, приминая траву, по бескрайним плоским равнинам, и только краешек пылающей солнечной короны виднелся над горизонтом.
Там, где закатные тени тянутся по безграничным, безлюдным прериям…
— Вы что-то сказали? — спросила Эйлин.
— Нет. Но я опять вспомнил. Вот это место: там, где стада бизонов, растекшись темными пятнами на много миль, движутся с места на место.
Большое темное пятно слева от них постепенно принимало все более отчетливые очертания, все более явно в темноте проступали формы бизона — царя американских равнин. Словно и не было никогда никаких родео, ярмарок скота, изображений на старых пятицентовиках, — животные стояли теперь перед ними, неповторимые, темные, пахнущие землей, медлительные, могучие, мохнатые; стояли тесно, опустив книзу рогатые головы, мощные бока вздымались и опадали; это был живой символ зодиакального Быка, неистощимого весеннего плодородия; и вместе с сумерками таяли они, уходя в прошедшее, в прошлое — быть может, туда, где трепещут радужные колибри.
Они шли по огромной равнине, и луна поднялась уже высоко.
Наконец они вновь подошли к краю земли, где снова были высокогорные озера, ручьи, пруды, где снова было море. Пройдя мимо опустевших ферм с садами, они пошли дальше по краю воды.
— Там, где лебедь-долгожитель плывет, покачиваясь и изогнув свою длинную шею, — сказала Эйлин, и это был первый лебедь, которого она увидела. Он медленно скользил в лунном свете по глади озера.
— Там, где чайки мечутся над берегом, хохоча, — подхватил Рендер, — и хохот их так похож на человечий.
И хохот раздался в ночи, но он не был похож ни на смех чайки, ни на смех человека, потому что Рендер никогда не слышал хохочущих чаек. Кудахтающие звуки, которые он извлек из сырой необработанной эмоции, сделали вечерний воздух холодным, неуютным.
Он заставил воздух потеплеть снова, подсветил темноту серебристым свечением.
Странный смех сошел на нет, замер. Подобие чайки, вспыхивая серебристым исподом крыльев, унеслось в сторону моря.
— Ну вот, — сказал Рендер, — это почти все на сегодня.
— Но ведь еще много, так много осталось! — возразила Эйлин. — Ведь вы так хорошо запоминаете меню. Неужели вы сейчас ничего больше не вспомните? Я помню еще кое-что о куропатках, которые на ночь усаживаются в кружок, выставив наружу головы, о хохлатой желтой цапле, по ночам охотящейся на крабов в тине, и о темном кузнечике, что сидит на ореховом дереве над колодцем, и…
