Алексей Толстой - Антология мировой фантастики. Том 8. Замок ужаса
Вздулся гигантским шаром и опал зеленоватый живот. Шумный выдох прорвался откуда-то из хрящей гортани.
Белые пленочки на глазах застыли.
— Молодец, Бахыт. Прямо в сердце. Какой выстрел!.. — сказал первый человек.
— Стараемся, командир. И все же запасную пневматику ставить надо. Хотя б и стрела из кости удавленника, хотя б и вымочили её, как положено, в паучьем студне, хотя б и заговаривали в полночь на Три Звезды, а вот, не дай бог, рука дрогнет — пройдет мимо…
Бахыт стащил круглую шапочку. Развалились по плечам космы, прежде стянутые резиной. Второй человек оторвал от уха изогнутую трубочку телефона:
— Девушка, оказывается, жива, — удивленно сообщил он.
— Жива? Да ну? С чего бы это? — сказал первый.
— Повезло. Наверное, не очень голодный был. Или торопился сюда. Что будем с ней делать?
Первый человек немного подумал:
— Что делать, что делать? А ничего не делать. Зачем она нам?
— Болтать будет.
— Это — вряд ли…
Второй человек внимательно посмотрел на него, пожал плечами, как бы говоря: ну что ж, ты тут у нас главный, присел на корточки возле неподвижного ящера и вдруг, как Бахыт, взвился козлом, даже не успев разогнуться.
— Черт дохлый!..
Страшная панцирная лапа метнулась за ним и, промахнувшись, вцепилась в трубчатую стойку турели. Громадные когти сомкнулись, железо проскрипело и разломилось, зачернев круглым отверстием.
— Однако живой, — сказал Бахыт довольно спокойно.
— Ничего себе…
— Да…
Лапа мертво упала.
Тогда второй человек подскочил и яростно ударил по ней ногой. Один раз, другой, третий… Зазвенел обломок трубы, покатившийся по асфальту
— Хватит! — брезгливо приказал первый.
— А что?
— А то, что я сказал: хватит!
Второй человек яростно обернулся. Нижняя губа — закушена, с мякоти ладони отваливаются капли крови.
Он поднес рану прямо к лицу первого.
— Вот!.. А ты — «договориться», — тяжело дыша, сказал он.
Эля выскочила из трамвая и, перебежав через улицу, заставила себя замедлить шаги.
Никто её не преследовал.
Сердце, тем не менее, колотилось, и вечерний воздух, казалось, был лишен кислорода.
Она дышала и никак не могла надышаться.
— Забудьте обо всем, — сказал человек, который вывел её за милицейский кордон. — Забудьте все, что здесь видели, и мы тогда вас тоже забудем. Живите так, словно ничего не происходило… — Левая рука у него была забинтована, сквозь рыхлую марлю, стянутую узлом, проступали свежие кровяные пятна. — Забудьте. Если хотите, это — приказ…
Приказывать, конечно, легко. А вот как забыть, когда плотненькие, похожие на бобров санитары поднимают носилки, продавленные нечеловеческой тушей, и из-под взгорбленной простыни свешивается кончик хвоста наподобие крокодильего.
Элю передернуло от воспоминаний. Разумеется, она уже давно знала, что в каждом человеке, каким бы приятным он внешне не выглядел, живет некий зверь. В Никите, например, ленивый бобер, в Буравчике — суслик, в ней самой — расчетливая молодая пантера. Большей частью зверь этот дремлет, смиренный мороком жизни, но бывает, что просыпается и просится на свободу.
Так, видимо, было и здесь.
Правда, одно дело знать, и другое — видеть собственными глазами. Какая у него была мерзкая морда: бугристая, изъязвленная мокрыми бородавками.
А какие безжалостные зрачки…
Эля невольно остановилась. Лампочки на лестнице, как всегда, были то ли вывинчены, то ли разбиты, коробка пролетов уходила под крышу пугающей чернотой, в сумерках, брезжущих из окна, ступеньки едва угадывались. Но даже такого ничтожного света хватало, чтобы почувствовать — на площадке между двумя этажами кто-то стоит. Вот один осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы размяться, вот другой мокровато сглотнул, сдерживая нетерпение. Громовыми шорохами отдавалось в ушах чужое дыхание. И действительно, едва Эля сделала пару шагов вперед, как плоскоголовая тень мгновенно загородила дорогу, а вторая, такая же тень стекла за спину, чтобы отрезать путь к бегству.
— Сумочку давай, — потребовал из темноты сдавленный голос.
— Быстро-быстро, тетера!.. — это уже сзади.
От обоих разило чащобным возбуждающим страхом. Щелкнули запоры клетки, глаза пантеры зажглись тусклым янтарным огнем. Эля протянула сумочку тому, кто был впереди, и, не прекращая движения, лапой, полной когтей, дернула его по лицу. Изумительно было вцепиться в живую плоть.
— Ай!.. — Тень скорчилась и замоталась, судорожно ощупывая плоскую усатую мордочку. Вторая же отступила, увидев перед собой ощеренную дикую кошку, и вдруг — бам-бам-бам!.. — посыпалась вниз со ступенек.
— Ой!.. Стерва!.. Глаза мне выдрала!.. Помогите!..
Эля в три мощных прыжка взлетела наверх. У неё самой страха не было, а был — звонкий восторг и упоение неслыханной звериной свободой.
В голове клубился великолепный красный туман.
Крысята, подумала она, вставляя ключ в прорезь замка. Трусливые молодые крысята. Ерунда. Больше они сюда не придут. Ее переполняла дикая радость. Ключ повернулся, и она заскочила внутрь.
Дверь захлопнулась.
Кирилл Бенедиктов
Храм мертвых богов
Кедровый шест, казавшийся медным в лучах растекавшегося по краю горизонта огромного солнца, бесшумно пронзал бурую, шевелящуюся шкуру болота. Маленькая круглая лодка, сшитая из дубленых бычьих шкур, натянутых на легкий каркас, скользила по маслянистой жиже, покрывавшей бескрайнюю безжизненную равнину. Кое-где из трясины поднимались заросшие непролазным кустарником островки, земля на которых колыхалась и проседала, дрожа на непрочной подушке из переплетенных корней. Местами встречались черные стены камышовых джунглей — за этими стенами, на пространствах, где можно было спрятать не один великий город, подобный Вавилону, жили только птицы, гнездившиеся там многотысячными колониями. Любой человек, углубившийся в камышовую страну хотя бы на пятьдесят локтей, не мог вернуться оттуда иначе, чем божьим промыслом. Там не было никаких ориентиров; там не было вообще ничего, кроме черно-зеленых шелестящих стеблей и одинаковых узких проток с жирно поблескивающей водой, проток, пересекавшихся и расходившихся чудовищной паутиной, запутавшись в которой, человек быстро умирал от истощения или страха и становился добычей безымянных болотных падальщиков. Это были Топи Лагаша — грандиозный отстойник Месопотамии, южным своим языком лизавший белый прибрежный песок Персидского залива. В самом центре Топей двигалась круглая лодка из шкур — единственный транспорт здешних мест, — управляемая человеком в одежде воина.
