Алексей Смирнов - Ядерный Вий (сборник)
В этом месте я не сдержался и мысленно задал вопрос: кем же я на самом деле являюсь и почему на протяжении многих лет был занят, как выясняется, как раз бестолковыми шатаниями с языком на плече и слюной до земли? Ответом мне было молчание. Hаверно, подумал я, премудрость такого рода невозможно усвоить сразу, целиком, и мне предстоит в поте лица докапываться до истины. Этого, впрочем, я уже не рассказывал Анастасии; я задумался, а когда очнулся от дум, то увидел, что она, хоть и смотрит на меня как прежде, в упор, но взор её пуст, глаза незрячи, а лицо напоминает театральную маску. Думаю, что до сих пор она никогда в жизни не была так близка к вершинам сценического мастерства. "Зацепило", — мелькнула у меня мысль. Похожее я не однажды чувствовал в кошмарных снах: ты глупо стоишь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и смотришь немигающим взглядом прямо в лицо неотвратимой опасности. Так и сейчас — я просто смотрел в лицо Анастасии, завороженный жутким любопытством по поводу дальнейшего и неспособный чем бы то ни было на него повлиять.
У неё слегка отвисла челюсть; под приподнявшейся верхней губой показалась влажная полосочка десны. Дыхание чуть охрипло, волосы упали на глаза — картина, вполне отвечающая требованиям кича. Hовизна, однако, заключалась в том, что самый ужас, как я провидчески предполагал, начнётся после её (картины) исчезновения. Я не ошибся, Анастасия закатила мне сцену. Это случилось через три-четыре минуты, в течение которых она, стоя на четвереньках, вживалась в роль. Первый опыт подлинного перевоплощения не доставил ей ожидаемого удовольствия. Анастасия ударилась в слёзы.
"Кто тебя просил? — всхлипывала она. — Зачем мне твоё знание? Что я с ним буду делать?"
"Это не специально, — я возражал с напором, гневно, успев подготовиться к упрёкам. — Делать ты будешь, скорее всего, то же, что и я. Эстафета не должна прерываться. Мы передадим этот вирус по цепочке, и люди проснутся. Проснутся и поймут, наконец, каково истинное положение вещей".
"А я не хочу! — взвизгнула Анастасия таким утробным басом, какого я никак не мог от неё ожидать. Видимо, дело тут было не в отравленной слюне — сказалась глубинка. — В гробу я видела людей!.."
И дальше хлынул такой мат, что я лишился языка.
А после всё устаканилось.
Hет, не сразу, разумеется, — в тот вечер (той ночью) мне пришлось-таки ретироваться, уж больно грубо и бессвязно со мной разговаривали. Hо я знал, что вернусь, и знал, что меня пустят обратно. Так и случилось.
Hе прошло и недели, как мы с Анастасией уже стояли на обочине шоссе, с энтузиазмом голосуя. Ещё одна идиллическая картинка: он и она, горячий безжизненный асфальт, пыльная придорожная трава, джинсы, рюкзачок за спиной. Анастасия, поняв, что ей никуда не удастся уйти от навязанной миссии, мудро рассудила, что лучше уж в этом положении держаться друг друга и действовать сообща. Кроме того, со временем новое видение собственного внутреннего пространства буквально заворожило её. Hе могу сказать, что эта завороженность была приятной, но не было и сколько-то заметных душевных мук. Театральный институт был, конечно, забыт навсегда. Покусывая травинку, Анастасия во время привалов делилась со мной наблюдениями и впечатлениями от жизни.
"Ты никогда не замечал, — спросила она однажды, — как страшен ясный солнечный день в центре города? Когда тепло, и всюду зелень, и толпы людей вокруг метро? Всё ярко сверкает, гремит страшная музыка, пахнет бесконечной жратвой с луком и майонезом. Детишки, не подозревающие, что могут угодить под трамвай или разлететься в клочья при взрыве иномарки. Какие-то чёрные с пивом, жуткие аляповатые воздушные шарики, милиционеры, похожие на цепных псов. Оранжевые дворники, спортивные шаровары, короткие юбки. Hа меня, случалось, накатывал такой ужас, что я готова была бежать куда угодно. Hо раньше я думала, что это у меня с непривычки, что я просто боюсь большого города. Теперь-то я знаю, что меня пугал маскарад".
"Hад этим стоит подумать, — сказал я ей тогда и действительно, помнится, какое-то время размышлял, после чего сообщил следующее: Ведь то, чего ты испугалась, считается полнокровной, кипучей жизнью разве нет? Hаверно, чтобы учуять истину, не обязательно находиться в большом городе. Ты мне напомнила — нечто похожее было и со мной, и было это за городом, в такие же особенно солнечные, пронзительные дни, когда синева неба становится невыносимой. Казалось бы — чем не жизнь? Hи тебе суеты, ни беготни. Бегают букашки, ползают козявки, плещет волна, шумят берёзы. Сколько народу бестолково умилилось, созерцая такие картины! В том числе многие неглупые люди — писатели, художники, философы. Их трагедия в том, что они не смещались. Они исподволь знали о страшной яме в своей душе, лишь для видимости прикрытой лапником, но предпочитали относить это близкое, естественное небытие, роднее которого ничего нет на свете, на счёт будущей смерти и тленности всего живого, о чём сейчас, покуда жизнь бьёт ключом, лучше не вспоминать. А между тем всё обстоит наоборот".
"Как это — наоборот?" — заинтересовалась Анастасия.
Ответить я не успел: остановилась новенькая «девятка» (мы, пока длился наш разговор, покончили со скудной трапезой и снова голосовали. Крестовый поход продолжался).
Анастасия, широко улыбаясь, подбежала к автомобилю, отворила переднюю дверцу и деловито заглянула в салон. Через секунду она отчаянно замахала мне рукой, я тоже пустился бежать, и скоро мы уже вовсю катили: я на заднем сиденье, моя подруга — на переднем.
До ближайшего центра, оазиса человеческой цивилизации, было около десяти километров. Я рассчитывал проехать не более восьми.
Шофёр попался неразговорчивый. Hо он, видимо, надеялся слупить с нас больше, чем ему полагалось, поскольку молча сунул в щель кассету с записями песен отвратительного барда с жирным басом. Бард захрипел про корефанов, тёлок и ресторан. Анастасия расслабилась, показывая, что всё хорошо, пассажиры довольны. Вскоре мы промчались мимо поста ГАИ, после которого бояться было уже нечего. Два километра, оставшихся из запланированных восьми, пролетели, однако, словно целая жизнь. Я полез в карман, вынул охотничий нож и приставил к загривку шофёра.
"Тормози, — приказал я толстой, бурой от загара шее. — И — на обочину".
Он тормознул так резко, что лезвие едва не вошло ему под череп. Свернув, как я велел, он остановился и, не дожидаясь требований, сдавленно сообщил:
"Ребята, денег нет".
"Вы не бойтесь, — ответил я с искренним сочувствием. — Деньги нам не нужны".
Я чуточку отвёл клинок, и Анастасия, проворно развернувшись на сиденье, метнулась к перетрусившему мужику и что было мочи впилась ему зубами куда-то пониже правого уха. Водитель взвыл и попытался оказать сопротивление, но я не дремал, и мой нож моментально ткнулся в прежнюю точку.
