Сергей Михайлов - Тумак Фортуны или Услуга за услугу
— Вот я и говорю: чудной, блин, какой-то сон, — гундосил Витюха, — мне как-то раньше такое не снилось. Все больше про баб, блин, да про выпивку, а тут… Иду я, стало быть, по какому-то песку, а песку много, как на пляже, только воды нигде, блин, не видать, куда не глянь — кругом песок да песок, один только песок и пить страсть как охота. Солнце палит, духотища, как в котельной, от песка жар прет.
— Пустыня, что ль? — ввернул Вовка.
— Какая, блин, пустыня! Говорю тебе: песок… Иду я, значит, ноги в песке застревают, а тут мужик ко мне какой-то бородатый подваливает. Спасти тебя, говорит, хочу, пойдем, блин, со мной. Ну, я и поперся. Идем мы, идем, гляжу — а нас уже рыл десять набралось, а то и все пятнадцать. Райскую жизнь обещаю, твердит бородатый, всем, кто со мной пойдет. И вроде как какие-то бумажки нам раздает, а что за бумажки, никак, блин, не разгляжу. А тут песок кончается, и оказываемся мы все на берегу какого-то пруда. Народу тут тьма тьмущая, и все к этому бородатому лезут, все, блин, хотят от него чего-то. Он руки вверх поднял и орет, что, мол, болит у него душа глядеть на болезни да нищету ихнюю и что для того, блин, и пришел он сюда, чтобы дать им… вот только чего дать, я так и не разобрал. То ли вечность какую-то, то ли светлое будущее, то ли еще хренотень какую… Словом, тянут они к нему ручонки, а он им все те же бумажки, блин, сует и учит, как дальше жить. Потом народ как-то вмиг рассосался, и осталось нас совсем ничего — так, с дюжину, может, и наберется. Бородатый сделал нам знак, и мы двинулись дальше, вдоль озера к какому-то дому. А из дома, блин, снова люди понабежали, на этот раз с тесаками да ножами, чем-то с ментами схожие. Ну, думаю, каюк нам, у этих явно недоброе на уме. Подлетают они к бородачу, руки ему, блин, заломили, права зачитали и в «воронок» кинули, как какой-то мешок с дерьмом. А нас, тех, что остались, пинками, блин, разогнали и пообещали зубы повышибать, ежели мы еще хоть раз здесь нарисуемся. А потом, мужики, муть какая-то пошла у меня в башке, помню все как-то урывками. Вроде как судят того бородатого, и вроде как, блин, за воровство, вот только что украл он, просечь никак не могу. Мужичка-то, видать, засудили, потому как замечаю, ведут его уже вешать, а с ним еще, блин, двух ворюг. Я-то в сторонке держусь, а то, думаю, и меня еще загребут, как сообщника. Народ валом валит, поглазеть на процедуру: любопытно ж все-таки, блин, как человека вешать станут. Поначалу-то народ бородатого отбить у ментов пытался, а потом наоборот, камнями в него пулять начал. Морду ему, блин, всю в кровь разбили. Потом три креста могильных на холмике по ходу дела обозначились… кладбище, что ли?.. не понял я тогда ничего, туман какой-то, блин, в башке заклубился. Кажись, к крестам этим и повели того бородача, только концовку, блин, я не доглядел, мать меня разбудила, на работу, говорит, пора, хватит, блин, дрыхнуть.
— Ну, блин, ты даешь! — осклабился Вовка. — Поди, с перепою такое привиделось, а?
Витюха почему-то густо покраснел.
— Да нет, не то чтобы очень… так, слегка накануне на грудь принял… две ноль-семь.
— Да с тебя, малец, и пробки понюхать, и то много окажется, — вставил слово Григорич. — Ишь, две ноль-семь!
Тут слово взял Колян:
— Дело-то, братцы, гляжу, серьезное, — сурово проговорил бригадир. — Сон-то непростой, с заковыкой. Вещий сон-то, со значением. Растолковать бы его надобно.
— Да кто толковать-то будет, Колян? — ввернул и я словечко.
— Да хоть бы и я, — отозвался бригадир. — Я ведь, Васька, с Фрейдом на короткой ноге, кое-чего от него понахватался. Сейчас покумекаю, может и рожу что.
— Ну рожай, Коляныч, рожай, — пожал я плечами, — только сдается мне, что все это туфтень, белиберда.
— Ну не скажи, — авторитетно возразил Колян, — толкование снов — это дело тонкое, ответственное, особой квалификации требует. Я вот тут уже кое-что покумекал, и сдается мне, что слыхал где-то похожую историю, про бородача Витюхиного, да про суд над ним неправедный, да про кресты, да про пустыню безводную… Не помню только, где. На языке вертится, в башке что-то мелькает, а что именно, не разберу.
И тут Григорича нашего перекосило. Вскочил он, глаза выпучил, ртом беззубым воздух хватает — ну, думаю, кранты дедуле, сейчас кондратий его обнимать начнет. А он вдруг истошно как завопит:
— Братва!!! Знаю! Знаю, братва, как сон мальца этого расшифровать!
— Валяй, дед, не томи, — сказал я, предчувствуя, что что-то сейчас для меня важное произойдет.
— Да чего валять-то? И так все ясно: Мавродий это. Мавродий и есть.
— Это какой еще Мавродий? — не понял я.
— А тот, что «МММ» заправляет. Слыхал о такой конторе?
Лицо у меня, похоже, вытянулось. Был у меня свой интерес в этой конторе, в виде пачки акций, на которые возлагал я надежды немалые. Ждал, когда вырастут они в цене, чтобы тачку себе отхватить.
— Не каркай, Григорич, говори по сути, — напер я на него, волнуясь.
А тут и у Коляна интерес к словам деда проснулся. Глазки бригадирские заблестели, буравчиками тому в физиомордию впились.
— Ну-ка, ну-ка, дед, продолжай, — сказал он. — Оригинально толкуешь, слов нет.
— Вот я и говорю, — продолжал Григорич, поощренный бригадиром. — Бородач тот Витькин — это и есть сам Мавродий, директор АО «МММ», а те мужички, что вокруг него толклись — вкладчики евойные. Помните бумажки, которые бородач разбазаривал? Акции это, мужики, акции и есть. У меня дочка этой макулатуры цельный мешок скупила, на виллу в Париже копит.
— Ну хорошо, — встрял я, пытаясь побороть в себе смутные предчувствия, — а дальше-то что? Что с этим Мавродием-то дальше произошло?
— Известно что: в ментовку его загребли. Под суд его назначили, нечестивца. За то, что народ лапошил да за его счет мошну свою пополнял. Сдается мне, кинет он вскорости простачков-то тех доверчивых, что на провокации Леньки Голубкова повелись да акций понакупили… Эх, надо бы дочку свою предупредить, чтобы сдала акции, пока петух жареный в зад ей не клюнул.
Колян одобрительно закивал.
— Дельно толкуешь, Григорич, дельно. Прямо в точку попал… Эй, Васька, чего это у тебя с рожей-то?
А с рожей у меня, действительно, творилось что-то неладное. Чувствую — багровеет она, дубеет, свинцом да кровью наливается, того и гляди, пополам треснет. Дыханье в груди сперло, ни продыхнуть, ни бзднуть, а в горле неведомая хренотень зависла. В глазах темнеть начало, мутью какой-то физии корешей моих подернулись.
— Братва! — гаркнул Колян. — Василь Петрович наш коньки отбрасывает! Спасать мужика надо! Воды, живее! Тащи стакан!!
Что потом было, помнится мне со скрипом. Чувствую только, как подносит мне кто-то стакан к губам, а я его, стакан этот, машинально опорожняю. В башке у меня вдруг словно что-то взорвалось и… начало отпускать. Еще пара-тройка секунд, и я, наконец, с облегчением вздохнул. А потом и муть в глазах стала исчезать.
