Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая
И возникает на губах слабая улыбка. Славная улыбка, зажегшая теплым сияньем холодные серые глаза. И невозможно удержаться от соблазна поддразнить, словно котенка — несмышленыша бантиком на веревочке.
— Туфельки хочу купить. Самые прекрасные туфельки на свете из сапфиров, бриллиантов и серебра.
— Что? — гремит голос Гая, отражаясь от стен, стекол и потолка.
— Туфельки, — повторяет Дагги и закрывает глаза. Сил поддержать беседу нет.
— Туфельки, — ошеломленно бормочет Гай, ничего не понимая.
…Она вошла в его жизнь, словно ураган, ворвалась, разметав все и вся. Босоногая. Невысокая. Быстрая. Гибкая. Женщина — змея. Женщина — мечта. Черные кольца густых волос, темная бронзовая кожа, карие глаза с россыпью золотых монет на дне. Жаркие губы, от которых он сходил с ума.
Жадная. Щедрая. Страстная.
Первобытная.
Женщина-стихия.
Та, что забыть нельзя.
А до встречи с ней он и не знал, что любовь может принимать разные обличья. Ее любовь была дурманным, тяжелым хмелем. Ее любовь была наваждением. Любовь — ненависть, любовь — борьба. Поцелуи-укусы. Взгляды, полные пламени.
Он сходил с ума. И вся вселенная значила меньше, чем сладкое, геенной огненной горящее, дарящее безумное наслаждение лоно. Весь мир мог провалиться в преисподнюю, лишь бы рядом была она.
Что это было, Судьба?
Кувыркаться на ложе расстеленного плаща под звездными небесами, наплевав на условности, позабыв все на свете, не слушая предупреждений приятелей, не ведая страха. Исследовать каждый изгиб совершенного сильного тела, словно выточенного влюбленными руками искусного скульптора.
И когда она трепетала в его объятьях, крича от наслаждения, ее крики были самой волшебной музыкой. Затуманенные взлетом на небеса, глаза. Искаженные судорогой черты. Ногти, что оставляли на его спине кровавые следы.
Вся она — нежная и жестокая одновременно. Кто виноват, что его она выбрала в отцы своего сына? Кто виноват, что он не смог пройти мимо, когда позвали, ударив в грудь стрелой амура полные желания и страсти ее глаза?
Эрмийка. Ведьма. Валькирия.
Его любовница. Его женщина. Звенящая, как удар меча.
И давно стала тленом плоть. Давно, так что за туманом прожитых лет, и не помнится — знал ли он когда закрылись полные пригоршней золота ее глаза.
А все равно не забыта встреча, слова, сказанные под сенью огромных ив, сквозь ветки которых просвечивает небо….
— Я куплю тебе самые распрекрасные туфельки, что существуют на свете, моя королева….
И посмеялась Фортуна, недовольно наморщив носик. Хочешь простого тихого счастья отцовства, познания семейного уклада — плати! Плати так, что захлебнется в боли душа.
Знать бы заранее, но разве существовал бы выход и тогда? Что он смог бы сделать, как обмануть Фортуну, которой надоело улыбаться его выходкам?
Фортуна — девочка ревнивая…. Самая жестокая возлюбленная — Госпожа Судьба.
Не из-за того ли, что, поманив не жемчугами и алмазами, не золотом, не властью, а продолжением рода, самой великой драгоценностью поманила Фортуна, он, презрев все и вся, рванул как безумец на Эрмэ? Не из-за сына ли рискнул предстать перед очами Императора?
Дерзкий мальчишка! Ты так верил в свою Судьбу, в свою удачу!!! В то, что светит тебе особенным светом твоя и только твоя звезда!
И как больно оказалось падать с высоты, с пьедестала, на который Судьба вознесла.
Империя! Мир темный. Мир, полный яда. Не мир — сплошной океан отравы. Сосредоточье страстей и зла. Не мир — его изнанка. Стоило послушать друзей, стоило прислушаться к их голосам… — не рванул бы никуда. Жил бы в холе, тепле и неге. Не зная боли, не зная страха, ненависти. Не нося в сердце яда. И осталась бы вольной птицей душа. И неслись бы в пронзительную синь неба песни, от которых огнем горела, плавилась белым воском душа.
Все было б иначе. Да только б не было сына. Оказалась бы оборвана ниточка продолжения. И разве можно было б жить, не вспоминая утерянной возможности светло и не скорбя?
Все вышло, как вышло. И если б было дано переписать минувшее набело, не те ли самые шаги повторил бы он вновь, ступая рядом с Анамгимаром, не зная, что за шутку приготовила судьба?
Давно осыпалось золото волос. Сгорела в адском пламени юность. Давно он разучился доверять безоглядно. И голос, прекрасный голос, которому было дано увлекать сердца, смолк. Забыла умение петь душа. Что б петь — нужно любить. Ненависть, искажающая черты, песен не рождает.
И вспоминается краткое замечание Анамгимара, заставляющее гореть кровь огнем.
— Через неделю уходит транспорт на Эрмэ.
Что ж, он готов сыграть. У него тоже есть подарок для Императора. Кое-что весомое. Долги должны быть оплачены, каковой бы не была цена.
Глубоко вздохнув, он открыл глаза, посмотрел на Гайдуни. Не хотели повиноваться запекшиеся губы. Но так хотелось подарить хоть тень утешения.
— Все наладится, — проговорил он, — верь мне. Все будет как надо.
— Твоими бы устами…
— Ваш Пайше работает на Разведку. И у Стратегов появилась какая-то тема для обсуждения. Возьми за шиворот мальчишку. Насколько известно Разведка всегда щедро оплачивала услуги сторонним лицам.
— Хочешь, что б Оллами дала повод Анамгимару?
— Не дрожи коленками, Гай. Скоро, очень скоро Анамгимару Эльяна будет не до тебя.
— Твоими устами….
И вновь расцветает на губах слабая, славная улыбка, которой не поверить нельзя. И плещется в серых глазах океан нежности и тепла, изгоняя осколки зимней стужи, растапливая старую толстую корку льда. Подступают к глазам слезы. Соль и вода.
И вновь, встрепенувшись в душе, расправляет слабые крылья надежда. Птица, что всегда ждет добра.
Тяжелый вздох Гайдуни разрывает тишину. Катятся с губ полновесные, хоть и приглушенные проклятья.
Но надежда уже расправила крылья. И кажется, что с неба, покрытого стеганым одеялом мохнатых туч, светит, сияет, переливается яркая и сильная, непутевая и дерзкая — его путеводная звезда. Его воскресшая звезда!
10
Суета космопорта. Шум. Гам. Толчея. Своеобразный мир, в котором несведущему легко сойти с ума. Мир, подчиненный строгому порядку.
— На Эрмэ? — усмехается диспетчер, которого удалось выловить средь суеты. — Это лично к Анамгимару. Сумеешь понравиться — возьмет. Даже задарма.
Насмешливый взгляд скользит по прядям волос, уложенных с тщательной небрежностью, присыпанных бриллиантовой пудрой, по правильным чертам молочно — белого лица, с искусно подведенными глазами, доброжелательной улыбкой на четко очерченных чуть пухлых губах. С плеч стекают дорогие ирнуанальские паучьи шелка, блистая бриллиантовым блеском. И смешит изысканный веер в руках с точеными пальцами, где каждый ноготок сияет капелькой сапфира. Но особо бросаются в глаза туфельки — стилеты каблуков, изысканное сплетенье сапфиров, сверкание бриллиантов, скромные ниточки серебра.
