Михаил Савеличев - Фирмамент
Она хорошо знает свое дело, с удивлением понял Борис. Теперь он падал в бездну навстречу материнскому телу, приближался к жуткой черной губке первоматерии, протягивая руки и сливаясь с настойчивыми губами, выворачиваясь в сумасшедшей боли наслаждения, ощущая как рвутся в нем тяги, плавятся приводные механизмы, как блаженно смыкаются на горле зубы пиявки и уже нет никакой возможности закричать, потому что так и должно быть, только так и должно быть…
Кирилл старался не смотреть назад, но ледяная феерия уже исчезла, растворилась, и теперь только мятый панцирь ледника подставлял проржавелые пластины крошечному солнцу. Иногда потоки ветра натыкались на тайные запасы снежных кристаллов, притаившиеся в глубоких расщелинах или под глыбами изгрызенных гор, и тогда сверкающий туман взрывался колючими шапками, подхватывался бурей и растекался по кровеносной системе Великого Оледенения, проявляя сложный организм наползающей на Ойкумену смерти. Было скучно.
Два ключика. Два звенящих и стонущих ключика. Большего они не достойны. Два ключика к одному замку — секретному, сокрытому в толще ледника, слишком самонадеянному, чтобы поверить — кто-то осмелиться его открыть. Даже отсюда, с высоты, можно было уловить отзвуки обширных пустот, наполненных теплым и влажным воздухом. Реликтовое чувство, не раз спасавшее предков в их слепом, но неудержимом освоении прибрежных зон Панталассы. Где вы, горячие болота Эдема? Где вы, прозрачные реки Асгарда? Где вы, райские кущи подводных пастбищ с обширными стадами тучных коров?
Там, только там, в средоточии смерти. Удивительно, но только смерть, мучительная смерть может дарить жизнь! Так заведено природой, так подхвачено Ойкуменой — увядшей почкой Панталассы. И не ему сомневаться в вечной гармонии эротического танца двух подруг. Пора. Пора разнять ключики и повесить каждый на свое место. До поры.
Остатки крови и слизи расплывались сапфировым облаком и было сложно разобрать, что происходило в тесном клубке. Кирилл протянул руку с ребристой трубкой транквилизатора, кончиков пальцев коснулась броня, как будто бок древнего планетоида, избитого каменными снарядами метеоритов, потом потянулось гладкое поле обнаженного тела, и он воткнул иглу.
— Она меня чуть не убила, — сказал Борис, зажимая узкие разрезы на шее, из которых еще сочилась кровь.
— Ты ее завел, — усмехнулся Кирилл, скрепляя укусы металлическими зажимами. — Убери руки, мешаешь.
— Ты хотел меня убить. Но потом передумал.
— Да.
— Нечку ты убьешь раньше меня, обещаешь?
— У нее есть имя — Одри.
— У нее не может быть имени. Она — нечка.
Она что-то говорила. Она кого-то ненавидела и кого-то любила. Она страдала и наслаждалась, но в механическом движении гормонов было не больше жизни, чем в камне. Она пробуждалась, но никак не могла проснуться, вырваться из липкой субстанции сна, из холодных объятий фальшивого тела. Она рвалась из влажной глубины приказов и инстинктов, она знала — как надо поступать и что надо говорить, но все обращалось в новые приказы и в привычные инстинкты. Тело должно питаться, тело должно заботиться о себе и поддерживать себя в чистоте и порядке, тело должно слушаться хозяина и выполнять все его приказы, если только они не наносят вреда телу и телу самого хозяина.
"Помогите! Помогите!"
Но узкий колодец слишком глубок. По его бугристым стенкам пробегают судороги, к ногам стекает черная жгучая слизь и впитывается в пористое дно. Каждое неосторожное движение вызывает новую корчу длинного пищевода, на голые плечи с противными шлепками падают пенистые шапки слюны и стекают на спину, грудь медленными ядовитыми слизнями, оставляя за собой полосы воспаленной кожа. Фермент постепенно растворяет ее, переваривает мышцы и кости, и остается ждать недолго… Либо сон окончательно проглотит ее, либо она найдет средство проснуться.
— Просыпайся, — тронул тело Кирилл. — Просыпайся.
Но что взамен? Смерть лишь перешагнет порог дремоты и ступит на поверхность Земли, оставляя промороженные отпечатки лап… Игла вошла в основание шеи, страшные тени истаяли в ослепительном фейерверке крохотных, разноцветных рыбок, то сбивающихся в плотные шары, то рассеиваясь редкими блесками в ностальгической синеве материнских рифов.
Вода приобрела отчетливо свинцовый привкус, капля помутнела, и сквозь опавшие бока можно было разглядеть лишь смутное двуцветие приближающегося мира — белизну и черноту. Два цвета смерти и сна. Снег и голая земля — что может быть страшнее? Одри захлопнула маску, окончательно отделяясь от их временного гнезда. Так было лучше видно — щупальца сенсоров ожили, завозились, распутывая сонный клубок, потянулись в стороны, высасывая крохи рассеянного света. Муть слегка рассеялась, и Одри подплыла к Кириллу.
— Начинается торможение, — сказал он.
— Мы не разобьемся?
— Слоновий Трон обещал нас принять.
— Это глупые машины, — сказал Борис. — Только глупые машины. Ходячие железки с автоответчиком в животе.
— Значит нам не повезет, — спокойно сказал Кирилл.
— Нам уже не повезло.
— Замолчи.
Борис хотел закричать, выплеснуть в равнодушные маски трупоеда и пиявки все, что застряло в горле плотным, горячим комком, но предплечье кольнуло, и он успокоился. Точнее — сдулся, скукожился и опустился на дно вялой, безразличной массой. Трупоед… Пиявка… Зато здесь хорошо думается. Он слишком мало думает. Он вообще не думает. Он и не должен думать. Он — корм, расходный материал в разыгрывающейся мистерии под названием "Разбуди Волшебника и Загадай Желание". И у него нет абсолютно никаких надежд дойти, доплыть, доползти к подножию саркофага, к туле — гудящей машине Пожирателя Тлена. И он понимал это с самого начала, но… но почему-то согласился. Может быть, потому, что не все так безнадежно? Может быть, потому, что и у него есть свой козырь в рукаве? Да, он бурдюк крови и спермы с руками и ногами, ну, еще и с головой. Поэтому — тсс! Борис захихикал и оторвал проплывающей рыбешке хвост.
Из бесконечности сверкающей ночи приходили, приближались, сворачивались в замысловатые петли крепежные, спусковые и подъемные ленты космического лифта. Капля засияла предупреждающими огнями, и Кирилл потащил Одри вниз, к Борису, где они расселись в посадочных выемках. Ленты колоссальными змеями с желтыми и красными ребристыми поверхностями резали падающий модуль, разбрызгивая опаловые брызги страховочной смазки, все туже опутывая пузырь дополнительными силовыми шнурами. Сияние разгоралось, казалось, что они приближаются не к мертвой планете, а погружаются в уютные глубины Панталассы, наконец-то избавившись от проклятой пуповины обманщицы-земли, когда-то соблазнившей предков горячими реками и болотами, а теперь предательски размолов их ледяными челюстями. Нечто изменялось внутри, как видение близкого солнца гипнотизирует, обнимает, погружает душу в анестезирующую грезу хаотичного кипения плазмы, и в эти мгновения можно уловить отзвук того первобытного зова, который тянул за собой неуклюжих пращуров прочь от океанов, через острые зазубрины сухой земли, которая оказалась лишь еще одним дном колоссального пузыря Ойкумены, чтобы бросить умные амфибии в поднебесье, сыграть злую мелодию небесных сфер и в конце безжалостно шлепнуть о фирмамент, о Хрустальную Сферу мировой капли.
