Константин Бояндин - Последний час надежды
Я не удержался, рассмеялся, хотя это и было больно. Сжал платок в кулаке. Что это с Жаном?
— Слушай, — он посерьёзнел. — Между нами, я не хотел, чтобы тебя выгоняли. Но сам не знаю, затмение какое-то. Посмотри в мои честные глаза и скажи, я вру или не вру?
Не врал. Если, конечно, это были его глаза. Что и сказал.
— Вижу, поправляешься, — Жан энергично пожал руку. — Давай, уходи отсюда поскорее, жизнь продолжается. — Он увидел леденцы. — О, да тебя уже балуют! Неужели мамочка приехала? Всё, молчу, молчу. Я не пущу её сюда, клянусь!
Ещё немного — и мне станет худо, нельзя так много смеяться!
— Как выпустят, — он остановился на пороге, — заходи к Софи. Мы приглашаем — посидим где-нибудь, поговорим.
«Мы». Ну да, куда мне против Жана. Но настроение отчего-то не портилось.
Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:20
У меня началось раздвоение личности. Или растроение, или ещё хуже.
Оно началось давно, видимо, когда я познакомился с Ники, а теперь возвращалось, каждые несколько часов.
Там, в больнице: я не мог посмотреть в зеркало или выйти в коридор — там бродили чудища, или персонал вёл себя очень странно. А потом что-то случалось, и всё окрашивалось в радужные тона, и жизнь становилась прекрасной.
Всякий раз это было как-то связано с платком. Я уже старался не убирать его и застёгивал карман, где тот лежал, и всё настойчивее становилась мысль — пора к психиатру, опять.
Когда я вернулся в общежитие, то жил уже не в комнатке-чулане, а в примерно таком же блоке, что и раньше. Только теперь я там жил один. Невероятная щедрость господина ректора. Но… меня всё чаще одолевало ощущение, что я, на самом деле, всё в той же каморке, и двойственность выводила меня из себя.
Она началась ещё в больнице. Там ко мне пришёл не кто-нибудь, а Длинный. Правда, один, без Ники. Я уж не знаю, зачем он пришёл — для него Шарлотта и Кристин были любимым поводом, так скажем, пошутить — но пришёл. И даже вежливо пожелал выздоровления. И всё время мне казалось, что слышу почти прямым текстом: хоть раз увижу рядом с Ники — останешься здесь навсегда.
Но была и другая версия того же вечера. Когда Поль не пришёл. И я совершенно уверен, что не могу выбрать, что же из этого было на самом деле.
Вот и сейчас — едва я погружался в мысли о будущем, как ощущал себя и в чулане, и в новом блоке.
В новом я жил пусть и не так, как в самом начале, когда со многими передружился, но вполне сносно.
В старом я не мог посмотреть в зеркало, потому что давило жуткое ощущение — вот-вот вместо меня там покажется уродливое существо, или за спиной в зеркале кто-нибудь появится. Ощущение было таким сильным, что само по себе сводило с ума. И тишина. Я ожидал услышать голос — любой, которого быть не могло. Потому не мог уже засыпать без музыки в ушах — плеер оказался очень кстати.
Но и там, и здесь, я просыпался ровно в четыре утра, или в семь, если засыпал после четырёх.
…Так вот, я и сидел, стараясь преодолеть расщепление мира, как в дверь постучали.
Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:25
Это была София. С шахматами в руках — её личный комплект, старенький, маленький — походный.
— Не передумал? — поинтересовалась она.
— Нет, — я отошёл от двери, впустил её. Думал, Жан войдёт следом — нет, только София.
Пока я готовил чай, она расставила шахматы.
— Белые или чёрные?
Я бросил монетку и получилось — белые.
София отошла к письменному столу и села там, спиной ко мне.
— Ты передумала?
— Я тренируюсь. Мне необязательно смотреть на доску. Начинай.
И мы начали.
* * *— Брюс, — отозвалась она неожиданно. — Скажи, это нормально, если мне в зеркале мерещится всякая гадость?
Так. Кто ещё, кроме нас с Шарлоттой, не может глядеть в зеркало?
— Давай, я расскажу, — предложил я. София не ответила и я предпочёл рассказать поскорее, пока не передумал. Мне вовсе не приятно было переживать это ещё раз.
— Слон бэ-восемь на е-пять, — отозвалась София. Я сделал её ход и посмотрел на доску. Тяжёлое, но пока не безвыходное положение. — Брюс, знаешь, я говорила с Жаном. Только не обижайся. У него тоже что-то с зеркалами. Он так сказал, если он с Длинным поспорит о чём-нибудь, потом боится в зеркало глядеть, видит там всякую чушь. Если не спорит и делает, как скажут, то всё в порядке. Я думала, он просто сочиняет, чтобы мне не так страшно было. И он меняется, Брюс! Это ужасно!
Она расплакалась. Всё, что я мог — налить ей воды и сесть рядом. София не позволяет прикасаться к себе, это все знают. Она потянулась ко мне, обняла и ещё сильнее разрыдалась у меня на плече. Я хотел погладить её по голове, утешить, но не осмелился — уже получал от неё по шее.
— Господи, вы все одинаковые, сами ни на что не решитесь, — она отстранилась, губы её дрожали. Я смотрел в её глаза и сердце билось всё сильнее. Я протянул руку, прикоснулся к её лбу, поправил сбившиеся волосы. Она улыбнулась. И я сделал то, что хотел — погладил её по голове. Мысли смешались и не сразу вернулись на место.
— Он почти никогда уже не шутит, — София осторожно отстранилась, вытерла глаза. — Всё рассказывает, как у них там с парнями интересно, какими они все крутыми будут. А иногда становится прежним, будто просыпается. Брюс! Мне страшно!
— Мне тоже, — признался я. — Ты тоже изменилась, Софи.
Она кивнула.
— Ладья а-один на а-4, — добавил я. София почти немедленно ответила, — Конь аш-пять на же-три, шах.
Я покосился на доску.
— Под удар?!
— Конь аш-пять на же-три, шах, — повторила она, улыбнулась, и вновь привлекла меня к себе. Смотрела мне в глаза и улыбалась. Слишком близко мы сидим, слишком близко.
— Пешка эф-два бьёт на же-три, — я почти ощущал вкус её губ, хотя до них было ещё почти сантиметр. А она смотрела и улыбалась, и её руки обжигали сквозь рубашку.
— Тебе мат в два хода, — добавила она и расстояние между нашими губами исчезло.
Я не знаю, как долго это длилось. Но пока длилось, в голове всё плыло и смешивалось.
— Не надо, — шепнула она, когда ощутила, что рукам хочется обнимать её не через ткань. — Не надо, Брюс, — я отстранился, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Мне давно не было так хорошо.
В дверь постучали.
Я не помню, ответил я или нет, но через секунду вошёл Жан.
— О, какие хоромы! Брюс, можно я по вечерам буду наниматься к тебе дворецким? Буду подметать, впускать гостей, а за это буду один спать вон в той комнате?
София прыснула, метнула в меня взгляд, полный радости. И не только радость была там.
