Анатолий Скачко - Может быть — завтра
Далекий огонек сигнала проскочил внизу.
Громадные, обтянутые алюминием колеса, медленно затихая, вертелись уже в воздухе. Аэродром внизу провалился. На то место, где они только что были, в конусный свет прожекторов, выползали самолеты 3-го отряда, похожие сверху на огромных неуклюжих жуков.
Самолет шел выше. Огни внизу быстро расплывались в одно общее световое пятно.
На крыльях ведущего «Черноморца» зажегся сигнал. Гурьев прибавил скорость, вышел на свое место, справа выше ведущего и, убавив обороты мотора, огляделся.
Отряд строился. Справа от него, тяжело гудя, лез на свое место «Ловец Байкала». Влево от ведущего, на длинной стороне стайки, вытягивались три остальных машины.
Все отряды бригады, выстроившись трехъярусным амфитеатром, быстро шли вверх, с максимальным углом подъема.
Начало быстро холодеть. Сидевший в передней кабине Звонарев бросил возиться с пулеметом и застывшими непослушными пальцами застегивал петли шлема. Сидящий сзади Ключенко, прячась от ветра, опустил сиденье под козырек и копался в своей кабине.
Воздух был изумительно спокоен. Машина шла сама, почти не требуя управления. Гурьев проверил приборы.
Несмотря на набор высоты, скорость росла, увеличившись до 220 километров. Высота перешла за 4 000, что было самым выгодным для полета машин этого типа. Предугадывая сигнал, Гурьев вывел машину в горизонтальный полет. Скорость сразу возросла до 260.
Звонарев из передней кабины, обернувшись, махал руками, пытаясь привлечь вниманье. Гурьев взял телефон.
— Здорово жарим, паря! — закричала трубка. — Пора уж своих каракатиц нагнать. А там и панов нахлопаем. Всего на сорок минут ушли..
И точно. Новый сигнал приказал:
— На высоту 7 000.
Гурьев прищурился, вглядываясь, кивнул головой, вытащил из чехла кислородную маску и, прибавив газ, снова задрал нос машины. Холод стал еще невыносимее. Он уже пробирался сквозь мех, пощипывая пальцы, даже через электрические подогреватели костюма.
Теперь бригада поднялась выше всех, и далеко внизу поблескивали цветные огоньки остальных машин эскадры.
Сверху, близко, точно над самой головой, горели звезды, чистым белым светом, в десятки раз ярче, чем это видно с земли.
— Паря, не зацепи Венеру! — снова озорно закричал в трубку Звонарев, — холодно драться-то, спиртику не захватили; Москва скоро, а панов нет, зря небось шпилим, наверное давно винта нарезали.
Он не успел кончить. Далеко в темноте ярким голубым столбом вспыхнул прожектор и, перерезая тьму, повел по небу, выхватывая повисшие в воздухе машины.
В ту же минуту голос Ключенко громко, в телефонную трубку крикнул:
— Павел! Начальник по радио велит задержать ход и приготовиться. Неприятель открыт.
Берегись, Москва!
Неведомые люди обещали спрятать Москву в колпак. Проблема, в осуществлении которой усомнился бы даже сумасшедший.
Но стремление иметь в минуту опасности хоть надежду на спасение, авторитет Авиахима, от имени которого они выступали, были так сильны, что им поверили безоговорочно.
Уверенность, с которой говорил Корнев, директор большинству неведомого экспериментального химического завода, действовала больше, чем его слова.
План, который он развил, быстрый, короткий, пересыпанный массой имен и вереницей химических формул, собранию был мало понятен. Но в таком положении нельзя было отказываться от любой, самой фантастической, самой смелой попытки, дающей хотя бы надежду на спасение. Обсуждать и серьезно проверить предложенный план не было времени.
Потому с такой сказочной легкостью получил он возможность исполнить все свои требования.
Потому пять минут спустя делегация завода, вошедшая в Кремль пешком, уже выезжала оттуда на большой машине, снабженная чрезвычайными полномочиями, в сопровождении военных представителей, обязанных беспрекословно исполнить все приказания.
Всем было ясно, что надо действовать и действовать немедленно, так как дальнейшее сохранение тайны могло вызвать панику, гибельную для города. Слухи о событиях, пока еще сбивчивые, неясные, но уже начали просачиваться неведомыми путями за стены Кремля, находя благодарную почву в населении.
Издавняя любительница всяких сплетен и слухов, при первых признаках тревоги Москва жадно насторожилась и, еще ничего не зная достоверно, только чутьем угадывая нарастающие события, уже зашептала, заволновалась, подогревая сама себя и взвинчиваясь собственными слухами.
Откуда появились слухи, установить было трудно. Виновата была обстановка: ночью шедшие по улицам шоферы, всегда угадывающие тайны своих ответственных седоков, виновата была вся толпа, с любопытством отметившая необычайное оживление в Кремле.
Но так или иначе, Москва заговорила…
Сначала тихо, шепотом, по домам и квартирам, потом все громче и громче, уже в театрах, кафе, на бульварах…
И по мере распространения слухов они расползались все больше и больше, обрастали невероятными вымыслами, волновали своей невероятностью, становясь правдоподобными благодаря отсутствию других сведений.
Не в силах сидеть дома, люди выскакивали на улицу, заполняли тротуары, сбивались в кучи, окружали рупора радио в надежде узнать новости.
Самые нелепые, самые чудовищные слухи находили благодарных слушателей и разрастались с невероятной быстротой, взвинчивая нервы до последней крайности.
В такой обстановке молчать было нецелесообразно.
Заседание уже приняло планы и методы борьбы, и стало проводить их в жизнь. Путь был один.
Провести в три оставшихся часа эвакуацию было немыслимо…
Оставалось бороться. Бороться всеми мерами, от пулеметов на крышах до непонятных формул неведомого химика. Воззвание, с призывом к борьбе, не скрывающее всей опасности положения, было уже составлено и передано в редакции газет, конторы световых реклам, на станции радио-телефонов. Его нужно было объявить массам немедленно и решительно.
Заседавшие в Андреевском зале не боялись правды. Они сами были из той массы, к которой обращались, сами были тесно спаяны с ней, верили в нее и знали, какие слова нужны, чтобы Москва без паники встретила страшную весть.
В одиннадцатом часу ожидавшая на площадях толпа услышала треск из рупоров, ахнула, налегла, жадно насторожилась, ожидая услышать слова правды…
В то же время огни световых реклам, равнодушно возвещавшие «Хлородонт» и мыло «ТЭЖЭ», мигнули последний раз, погасли на секунду и четко, быстро стали набирать ряды новых, иных слов…
