Андрей Лях - Синельников и холодильник
Что я имел в виду, черт разберет. Хотел сократить расстояние с предельного до оптимального? Собирался выполнить просьбу Игорька и задать несколько наводящих вопросов? Свежа была память о последней злополучной стрельбе — недаром же я давал клятву? Или просто дрогнула рука стрелять в безоружного человека?
Хорошо, а что спрашивать? Сквозь афганский бред и скачущие в мозгу строки Пушкина пробились мои любимые бесконтрольные ассоциации, вдруг вспомнился какой-то бывший красноармеец, поклонник классово враждебной кулинарии, который, в точности как я сейчас, прищучил белогвардейского повара, шефа ресторана и хранителя древних секретов княжеской кухни, наставил на того наган, или уж как там вышло, и закричал громким голосом: «Говори, сволочь, мясную начинку!»
Открой тайну информационного поля! «Золотой ключик» какой-то, н-да, скверный из меня Буратино, кажется, и впрямь сюда надо бы Игорька; может, напрасно мы со Стариком предотвратили битву двух школ теоретической физики? Впрочем, наш питомец физтеха должен сейчас, по моим расчетам, подлетать к заводу с паром из голенищ.
Осталось метров семь, что же я творю, спрашивать не спрашиваю и стрелять не стреляю, теряю время; Сахно стоит, как глыба, не шелохнется, глаза вроде бы закрыты, у него не очень-то поймешь, и вид такой, будто слушает Второй концерт Рахманинова. И вот я наконец разглядел.
По всему его телу, снизу вверх, катились какие-то бугры, то побольше, то поменьше, распирали одежду и выпучивались на лице. И вот какая странность — много позже, когда я, без всякой охоты, порой вспоминал этот эпизод, мне почему-то мерещился какой-то штырь, или кабель, откуда-то сзади входящий в спину Сахно. При всем том отлично знаю, что в натуре ничего подобного не видел. Такая вот гримаса изменщицы-памяти.
Не знаю, сколько я так остолбенело проторчал с поднятым пистолетом и разинутым ртом, но в тот самый момент, когда я сообразил, что бугры — это пузыри, как в кипящем чайнике, Сахно стало раздувать. Будто воздушный шар или, скажем, мыльный пузырь. Ноги, руки, голову — все.
Крайний офис слева от меня, как я и угадал с самого начала, находился в стадии переезда — стены сдвинуты, а опустевшие шкафы, столы с оборудованием, кресла — уже в походном беспорядке — в ожидании чего-то небрежно закутаны в полиэтилен. Под ближайший стол я и прыгнул, и повис там, что было сил вцепившись в какие-то компьютерные кишки и провода, проходящие сквозь столешницу.
Интерлюдия.
Граждане! Если кому случится в своем или чужом офисе укрываться от взрыва гранаты типа Ф-1, в просторечии «лимонки», что в условиях российского бизнеса дело обыкновенное, непременно помните о следующем: фронтальные плоскости офисных столов, изобретенные, как известно, затем, чтобы публика не пялилась на хорошенькие ножки сотрудниц, обладают значительным парусным эффектом. Прятаться под таким столом — рискованный ход, поскольку взрывная волна его легко перевернет, и вы подставите свою драгоценную шкуру под арьергардный сектор сферы осколков — а это может негативным образом отразиться на вашей дальнейшей карьере. Поэтому наиболее оптимальное решение — воспользоваться, по возможности, оставшимися у вас в распоряжении секундами, опрокинуть стол (черт с ними, с компьютерами и факсами, начальство новые купит) и упасть на ту самую вертикальную плоскость (ставшую горизонтальной), изнутри, и как можно плотнее прижаться к крышке. Также не пытайтесь, сидя под столом, удержать его руками сверху за край столешницы — можете запросто остаться без пальцев.
Конец интерлюдии.Грянуло через секунд пять-семь. Интересно, что Сахно молчал до последнего момента. Бабахнуло — будь здоров, мой стол крутануло и передвинуло, хорошо, я своим весом удержал, в боковину что-то крепко долбануло, полиэтиленовые покрывала взмыли и улетели, унося на себе красные полосы, и такая же краснозвездная россыпь с неровными промежутками пала на вентиляционные короба. Из-под стола я успел увидеть, как пара каких-то клочьев, соединенных перемычкой неясной анатомической принадлежности, бешено вращаясь, унеслись в сторону галереи, немного помедлив, с грохотом рухнул шкаф, и на этом все закончилось. Распадусь на миллион брызг, сказал поэт. Точно. Именно так все и произошло. Переведя дух, я на четвереньках покинул свое убежище и первым делом машинально взглянул, чем же так треснуло по стенке.
Зуб. Впился в край столешницы боком, так что один корень ушел в ламинат, а два других торчали наружу. Ясно был виден какой-то клиновидный дефект у основания, заделанный уже изрядно облезшей светоотвердевающей пломбой, и траурная полоса нечищеного зубного камня. Некоторое время я остекленело таращился на этот зуб и думал: Жанна огорчится. Потом поднялся. Рядом стоял Игорек.
Бог ты мой. На нем была свеженькая, как на картинке, камуфляжная майка, перекрещенная ремнями с кобурами и еще какими-то штуками, наверное, для обойм, а в каждой руке — по «береттовскому» носорогу, в глазах — пожар. Трубят рога, спустите псов войны! Граф Ивлев готов сражаться за веру, царя и отечество до последнего патрона и капли голубой крови, я почти слышал, как в его ушах гремит «Прощание славянки» вперемешку с «Боже, царя храни». Вот кого бы надо Полине, вот это было бы родство душ.
— Володя, — с мукой вымолвил Игорек, почти не разжимая зубов. — Ну что ты опять натворил? В своем репертуаре, да? Ради Бога, чем ты в него выстрелил? Зачем?
* * *
— Полина, — сказал я. — Все-таки семья — это не только новый плащ, плитка и жидкие обои. Мне кажется, мы слишком спешим, может быть, надо как-то внимательней разобраться в наших отношениях, вникнуть, что-то отрегулировать… У меня вот депрессии, ум за разум заходит…
Полина пальцем прикрыла мне рот.
— Ты меня любишь?
— Полина, ты девушка сногсшибательной красоты, любой мужчина просто завизжит от счастья рядом с тобой…
— Ты визжишь? — грозно спросила она.
— Ясное дело, куда же я денусь. Полина вздохнула.
— Володя, у нас будет прекрасная семья. В «Паркет-Холле», прямо напротив, есть прекрасная дубовая доска из Австрии и, между прочим, совсем недорого…
Я слабо застонал.
* * *
— Следующим номером программы у нас Абрек, — объявил Старик, взявшись за стол обеими руками, словно опасался, что тот убежит. — Точнее сказать, проблема — унес Пономарев-Сахно свои секреты на тот свет, или что-то все-таки осталось. Наши коллеги, которые есть карающий меч революции, к вопросу пока поостыли — прибора не нашли, изобретателя нет, говорить не о чем, так что, по крайней мере, в ближайшие сорок восемь часов мы избавлены от опеки. Но, во-первых, у них там тоже есть умные люди, которые рано или поздно начнут задавать вопросы, а во-вторых, мы сами обязаны довести дело до конца.
