Зиновий Юрьев - Часы без пружины
- Счастливого пути, друг мой милый, - пробормотал старичок, на мгновение оторвавшись от телевизора.
- Так как мы договоримся с часами? Я за них шестьсот пятьдесят рублей...
- Да, да, я знаю. В высшей степени непохоже на вас. Совершенно несуразная цена.
- Бывает, случается, - вздохнул Николай Аникеевич, с неприязнью глядя на самодовольное личико старичка. Было что-то отталкивающее в дурацком интересе, с которым он прилип к телевизору. Тысяча лет, гм...
- Давайте договоримся так: вы подумаете день-другой, а потом мне позвоните. Сменить блок на пружину я вам смогу в любой практически вечер. Запишите, пожалуйста, мой телефон.
- Зачем? - грубо сказал Николай Аникеевич. - Считайте, что я уже решил.
- А вы все-таки подумайте, дражайший мой Николай Аникеевич, подумайте. Ну еще день поживете с блоком, другой, что изменится? Я ведь и так про старуху с ониксовой вазой знаю, и про библиотекаршу ту.
Николай Аникеевич почувствовал, что краснеет. Сразу стало жарко щекам и лбу. Вот сволочь. На мгновение мелькнула мысль: врезать по этой чистенькой ухмыляющейся роже как следует... Даже задышал он тяжело.
Нет, не дай бог. Этого еще не хватало. Да и не ухмылялся, пожалуй, Виктор Александрович. Наоборот. Жалостливо так смотрел. "Черт с ним, возьму телефон, лишь бы быстрее ноги унести отсюда, пока еще хоть что-нибудь соображаю".
- Давайте ваш телефон, - хрипло сказал Николай Аникеевич, вытащил ручку и записал продиктованный номер в потрепанную записную книжечку. Новую давно купить надо.
Не прощаясь встал, оделся и вышел на улицу. И старичок не попрощался, друг разлюбезнейший, приклеил космический свой зад к телевизору.
Шел Николай Аникеевич по мартовской московской улице, похрустывал вечерним нежным ледком, едва народившимся на дневных лужицах, и показалась ему улица никогда прежде не виданной. И предзакатное фиолетово-багровое небо, и люди, и одинаковые дома - все вдруг представилось декорацией, ненастоящим.
О господи, совсем заморочил ему голову скверный старичок. Сидит как паук, разбрасывает вокруг свои шпионские блоки. И что самое отвратительное, находятся же идиоты вроде покойников этих Василия Евграфыча и друга его Кишкина с фабрики мягкой игрушки, которые по доброй воле навешивают на себя такой хомут.
Неприятны, неприятны были ему эти люди. И представлялись в виде скопцов каких-то: личики чистенькие, в запеченных яблочных морщинках, ханжеские, с поджатыми губками. Правильно люди говорили, услужливо подсказала память, сектанты. Сектанты и есть. Неудачники. В жизни ничего не добились, вот и клюют жадно, любую приманку заглатывают, лишь бы пересортицу сделать с их жизнями. Была жизнь третьесортная, можно сказать, уцененная. А вдруг пожалуйста - высший сорт! Я не такой, как все, я другой! Я необычный! Велико ли дело, что всю жизнь в автомобильной яме просидел, когда ныне я избранный, несу, видите ли, в себе тайну! Хомут, Василий Евграфович, а не тайну. Душу свою превратили вы в экспонат, товарищ Кишкин. Мол, наблюдайте, кому делать нечего.
Из двора выехало такси с зеленым огоньком, и Николай Аникеевич поднял руку. "Совсем, старый дурак, охренел, - подумал он, садясь рядом с водителем, - каждый день раскатывать стал".
Глава 7
Дома застал он Веру Гавриловну с сыном.
- Здравствуйте, Николай Аникеич, - протянул руку Вася, я вам не помешаю?
- Господь с тобой, Василий Александрович, - улыбнулся Николай Аникеевич. И вообще-то был ему паренек симпатичен, а сегодня прямо обрадовался, с удовольствием поглядел на унылую его физиономию. "Хоть отвлекусь от белиберды всякой". Как дела?
- Да ничего вроде.
- Все тужишь?
Легкий румянец выступил на молодом лице, прокатились желваки. Вера испуганно оглянулась от плиты - материнская телепатия.
- Я ж вас просил, Николай Аникеич...
"Бедный маленький дурачок, - подумал Николай Аникеевич, из-за чего кручинишься? Ну, обманула тебя какая-то вертихвостка из города Риги, спасибо ей скажи! Сколько в мире девушек, одна другой лучше, и как мало отпущено дней для радости". Странные были эти мысли для Николая Аникеевича, потому что жалеть он не любил. Не столько жалость, сколько раздражение вызывали в нем те, кто страдал. Слабые люди. А сегодня словно теплая волна приподняла его, закачала и приблизила к Васе.
- Чудак-парень, - как можно мягче сказал Николай Аникеевич. - И чего ты все переживаешь? Ты не сердись. Я тебя обидеть не хочу...
- Да я не сержусь, - слабо усмехнулся Василий, и желваки скатились с юных его щек.
Вера снова обернулась от плиты, два взгляда короткой пулеметной очередью: любящий, жалеющий - сыну и благодарный, нежный - мужу.
- Как насчет обеда?
- Уже, Коленька, подаю, - весело пропела Вера.
- А что, может...
- Есть, хозяин! - еще веселее отозвалась жена и ловким движением плотно, но без стука поставила на стол бутылку "Экстры".
Не ошибся, не ошибся он в Верушке, с удовольствием подумал Николай Аникеевич, хорошая баба. Неизбалованная. И парень скромный.
Все эти мысли были привычны, приятны, у каждой было свое уже определенное место, и заставили они забыть Николая Аникеевича о часах, старичке в вельветовой пижамке, о блоке и космическом центре, интересующемся его, Николая Аникеевича, внутренним миром.
- Садись, Василий, и ты, Верочка, хватит крутиться.
Николай Аникеевич неловко отодрал язычок у водочной завертки. Бутылка запотела и приятно холодила руку. Он налил аккуратно, не пролив ни капли, в три рюмочки, поднял свою.
- За твое, Василий Александрович, здоровье. Чтоб веселей смотрел!
- Спасибо, Николай Аникеич, да я ничего...
Чокнулись, выпили. Приятным летучим теплом отозвалась рюмка. Все хорошо, твердо, по-хозяйски, сказал себе Николай Аникеевич. Все устроено в мире правильно. А старуха с астматическим свистом, которую ты обдурил безбожно? Николай Аникеевич нахмурился. Такое было впечатление, что не он это, а какой-то гадкий голосочек осведомился язвительно про старуху.
- Ты что, Коленька? - спросила Вера.
- Что я?
- Нахмурился вдруг... - сконфузилась она.
Проклятая эта лысая старуха, век бы ее не видать с ее вазой. Влезла, испортила настроение свистом своим астматическим. "А вы меня не обманываете?" - "Обманываю. Конечно, обманываю, а ты как думала, старая дура? Не двести, как я тебе даю, а кусок как минимум. И никакого дефекта в твоей вазе нет".
И Вера тоже хороша, засматривает испуганно. Будда он, что ли, какой-то, чтобы смотреть на него.
- Может, еще по одной? - робко спросила Вера.
И было это на нее непохоже. Чувствовала, бабьим своим чутьем чувствовала, что идет в душе мужа какое-то опасное окисление.
- Спаиваешь, супруга? - хотел пошутить Николай Аникеевич, но спросил как-то тяжко, чуть ли не всерьез спросил. И добавил, чтобы не нарастала пауза: - Что, Вась, нового?
![Ник Эндрюс - Духи гор [Духи севера]](/uploads/posts/books/67898/67898.jpg)
