Олег Верещагин - Новое место жительства
Они задумчиво смотрели на закатный горизонт — огненный и свинцовый.
У мальчишки было моё лицо.
* * *Меня разбудила гитара.
Одного взгляда, брошенного на часы, хватило, чтобы понять — безбожно рано. Не было ещё семи! Между тем, гитара настаивала, что день начался.
Интересно, кто это, думал я, сердито поднимаясь. Не тётя же Лина так наяривает? Но с другой стороны — неужели Юрка, с его‑то плечом и ночным приступом (ощущение, кстати, такое, что мне всё это приснилось…)?
Пока я умывался, чистил зубы, проверял, дома ли тётя (её снова не было — но на этот раз без записок или каких‑то иных объяснений) — гитара продолжала звучать. Неведомый музыкант наяривал прямо‑таки вдохновенно и, надо сказать, очень умело, уж это я мог оценить вполне. Я поискал комнату Юрки и в конце концов оказался прямо около её дверей.
Точно. А самое смешное, что ночью я нашёл её сразу… и комната была рядом с моей.
Когда я вошёл к Юрке, он сидел по–турецки на кровати и наигрывал что‑то сложное на гитаре. Значит, я не ошибся… Злость на раннее пробуждение прошла почти тут же.
Чёрт, он действительно здорово играл!!! Что‑то такое знакомое… и вдруг я понял: тема Chi Mai Энио Мариконе! Я и не знал, что можно так её играть на гитаре — ведь это для нескольких инструментов… Проще говоря, я заслушался. Это были не «три аккорда», выше которых в музыке даже Высоцкий не смог подняться!
Но восхищение восхищением, а… Я кашлянул и изысканно–тупо сказал:
— С добрым утром.
Юрка поднял голову, прекратив играть, хлопнул глазами, как будто пытался понять, кто я, собственно, такой и что делаю у него в комнате. Вообще‑то я своим приветствием ещё и намекал, что для гитарной игры рановато. Но он, кажется, не понял намёка и просто ответил — коротко и неожиданно дружелюбным тоном:
— Доброе.
Видя, что мой сарказм пролетел мимо цели, я наконец‑то вошёл в комнату и показал подбородком на гитару:
— Можно?
Не вставая с кровати и глядя на меня снизу вверх, Юрка протянул гитару мне. Посмотрел, как я пощипываю струны, потом спросил:
— Ты умеешь играть?
Вместо ответа я перебрал струны уже как следует, с чувством, выдав на испанский манер несколько аккордов.
— Ну‑ка, — Юрка соскочил с кровати, пошатнулся, но махнул на меня рукой и подошёл к шкафу. Кстати, на плече у него была новая повязка, третья по счёту, уже без кровавого пятна и сухая — ну потянул мальчик плечо, что ж теперь?.. Открыл шкаф, достал ещё одну гитару, поновее, протянул мне: — Это тебе, а это… — он кивнул на инструмент в моих руках, — дай, пожалуйста. Это отцовская, — он отвернулся в угол, секунду помолчал, потом как ни в чём не бывало повернулся снова.
— Конечно, — я смешался. Юрка снова сел, устроил гитару на коленях. Глянул на меня внимательно снизу вверх:
— Знаешь «Синюю Птицу» Макаревича?
— А ты знаешь?! — изумился я.
— А я много старых песен знаю, — сообщил он, глядя на меня неожиданно весёлыми глазами. Потом тронул струны: — Споём?
— Ага, давай! — загорелся я, ощупью усаживаясь на подоконник…
…У Юрки песенный голос оказался пониже, чем у меня. А вместе получалось очень неплохо, было слышно даже мне самому. Мы допели «Синюю Птицу», и Юрка, махнув мне рукой, чтобы я не играл, сам запел, подыгрывая похожими на выстрел аккордами:
— Всё, ребята — отписался, кажись![15]
Нет ни нот, ни слёз, ни боли вот здесь…
Всё, что я себе придумал про жизнь -
Превратилось в бесполезную смесь.
А я, дурак, с судьбой в «девятку» сыграл -
А она мне три шестёрки сдала…
Ну проиграл — да потихоньку убрал
И стихи, и душу в ящик стола… — он тряхнул головой, без наигрыша, естественно:
— Эх — только струн волшебных серебро…
Белый ангел — на добро,
А чёрный, падший — тот для зла!
Да я видал его, козла!
Простая, резкая музыка неожиданно увлекла меня.
— А ну‑ка, ну‑ка! — я поставил ногу на спинку стула. — Как там? Играй!
Я поддержал мотив, слушая, как Юрка поёт дальше:
— Всё, хана, ребята — выписался,
Как из палаты для душевнобольных!
Весь запал мой с криком выплеснулся -
И стал диагноз как у всех остальных…
А я червонец разменял по рублю -
Сделал вид, что мне как будто не жаль!
Я теперь всё на шестнадцать делю -
И особенно любовь и печаль…
Он бросил на меня короткий взгляд:
— Как вспомню -
хрясь
лбом
в стол!
Вокруг — грязь,
в мозгах — крен…
Ведь коли впредь
писать в стол -
Тогда и петь
на кой хрен?!
Эх — что–й‑то мне не молится!
Хочется — да колется…
Рад бы в рай, да знаю сам -
Проще вниз, чем к небесам!
Мы одновременно, не сговариваясь, переглянулись — и так же одновременно засмеялись, сам не знаю, почему. И — вновь одновременно! — подхватили припев, я запомнил его сразу:
— И только струн волшебных серебро…
Белый ангел — на добро,
А чёрный, падший — тот для зла!
Да я видал его, козла!
— А это?! — Юрка сыграл начало Child In Time из альбома группы «Дип Пёрпл» «Deep Purple In Rock», потом выдал замечательный гитарный рифф a la Роджер Гловер[16]; я подхватил и слегка переделал его прямо по ходу звучания. Юрка вскинул брови и заморгал, но тут же встроился в мелодию. Я соскочил с подоконника, мы уткнулись друг в друга лбами и с подвывом затрясли головами. Конечно, получилось плоховато из‑за наших коротких стрижек, но всё равно. Когда мы доиграли, он сказал: — Уфф, здорово! Только погоди, — отдуваясь и держась за плечо, Юрка сел на кровать, осторожно потрогал повязку. Поморщился.
— Болит? — забеспокоился я. Он поморщился уже явно от досады:
— А, ерунда… А вот такую знаешь?
Он заиграл что‑то старинное, вроде какой‑то баллады. Я бы, если честно, такую музыку и просто так послушал — красиво…
Граф фон Глэйхен из Эрфурта войско собрал,[17]
Чтоб неверных на землях святых побороть.
Много подвигов славных он там совершал,
Но готовил ему испытанье господь.
Наводил он ужас на врагов,
наводил он ужас на врагов,
Но попал к сарацинам в оковы
Граф фон Глэйхен, имперский граф.
Стал у знатного он сарацина рабом
И поставлен за садом господским смотреть.
Не надеялся больше увидеть свой дом
И в отчаяньи глубоком хотел умереть.
Поливал цветы, в горьком рабстве стенал,
поливал цветы, в горьком рабстве стенал,
И к спасенью пути не знал
Граф фон Глэйхен, имперский граф.
Но его господина прекрасная дочь
Тайно нежный бросала на пленника взор
И стыдилась открыться, чтоб графу помочь,
Но свершиться был должен судьбы приговор…
И стыдливость исчезла — пришла любовь,
и стыдливость исчезла — пришла любовь,
Вот оковы упали! Свободным стал вновь
Граф фон Глэйхен, имперский граф.
Изумлённый граф клятву верности дал -
И достигли они христианских стран.
Со слезами он землю родную узнал…
Но в сердце графа нет места обману.
Государя встречает счастливый народ,
государя встречает счастливый народ,
Сарацинку в свой замок ведёт
Граф фон Глэйхен, имперский граф!
Вот графиня стремится в объятья его…
Но на стройную спутницу граф указал:
«Эта дама супруга спасла твоего.
Я ей клятву верности дал.»
Сарацинка, рыдая, графиню молит:
«Госпожа, пусть я буду твоею рабой!»
Но графиня с улыбкою ей говорит:
«Отныне мы сёстрами стали с тобой!»
Мой супруг твоим супругом стал,
мой супруг твоим супругом стал,
И с любовью обеих к сердцу прижал
Граф фон Глэйхен, имперский граф…
…Их хранила любовь — и блаженный покой
Графский дом на Петровой горе посетил,
Небесам был угоден союз их тройной
И сам Папа указом его утвердил.
До глубокой старости прожил он,
до глубокой старости прожил он,
И с супругами верными был погребён
Граф фон Глэйхен, имперский граф…
…Юрка закончил играть, и сидел, держа гитару на коленях. А я был, если честно, заворожён музыкой и песенными повторами. Конечно, я знал об эффекте повторяющихся строк в стихах — рефрене, это штука, древня, как мир! — но попал под его обаяние полностью.
