Райдо Витич - Зелёный патруль
— И я браток, не сушки у бабки на печи ел. Меня Стася из-под завала в Приштине вытащила.
Тихо стало, посерьезнели все. Чижу неудобно было, во взглядах осуждение почудилось.
— Закончили байки и воспоминания. Время рядовые. По комнатам — отбой, — процедил капитан и вышел из гостиной.
Иштван и Сван переглянулись. Последний залпом выпил минералку из чашки Чижа и встал:
— Отбой братва. И… не злись ты, мы все здесь хоть и «зеленые», но давно уже «спелые».
Отбой отбоем, только не спалось Чижову, маяло от тревоги, а причины найти не мог. То ли Стася в голову лезла, то ли завтрашний день с походом в неизвестность волновал. Курить хотелось — уши пухли. Вышел в холл, в тупую с парнем из группы зачистки пару сетов в теннис взял, потом воздух попинал в коридоре, литр чая выпил и, наконец, заснул.
Утро примечательно началось. Стася зевая сидела у шкафчика в раздевалке спортзала, Иштван и Сван расположились напротив и дружно смотрели на нее, как братья на непослушную сестренку, с явным осуждением. Ян искал свой кроссовок и косил на товарищей. Аким давно переоделся и спал, прислонившись к дверце шкафчика.
Вошедший капитан разбавил картинку полусонного воинства своей недовольной физиономией. Взгляд уперся в Стасю, и та нырнула в недра, делая вид, что что-то потеряла.
Иван без слов схватил ее за руку и потащил за ряды шкафов к душевой. Сван и Иштван обменялись хлопками ладоней и начали переодеваться.
Чиж посмотрел на все это и осторожно прокрался к беседующим, решив что дело нечисто.
Из-за угла было видно злющую физиономию Федоровича, а по тону ясно, что тот устраивает выволочку лейтенанту. Он впечатал руки в стену, нависнув над Стасей, и выговаривал ей нудно и раздраженно, что-то вполголоса. Женщина сначала исподлобья поглядывала на него настороженно, потом улыбнулась и вот, вовсе расцвела:
— Ванечка, — протянула, повела ладонью по груди. Капитан тон сменил, сетовать начал как родитель:
— Хватит, Стася. Я тебя сколько прикрывал?
— Со мной ничего не случится.
— Это опасно, Стасенька.
— Иван, если что, ты нипричем, ты вообще, не в курсе.
— Сама понимаешь, что говоришь?
— Ваня, ну мне очень надо, понимаешь?
— Не понимаю! Не хочу понимать. Больше ни шагу с территории центра. Узнаю… сдам Казакову с потрохами!
— Ванечка, солнышко, неужели сердце не дрогнет сестренку сдавать? — прильнула к нему. — Я честно — честно осторожна, и честно-честно — не надолго. Ну-у, Ванечка.
Федорович головой крутил, не зная куда деться, и сдался, ладонью по волосам женщины провел:
— Пропадешь ведь, Стаська. Ну, что тебя туда тянет?
— Не пропаду. Не могу я иначе, Иван, не могу, понимаешь?
Лицо капитана закаменело, взгляд тяжелым стал. Отодвинулся:
— Переодевайся.
Чиж отодвинулся за край шкафа и задумался: о чем шла речь? Почему командир против и чего? Служебный интерес, личный? Да, личный, причем и у того, и другой. Очень интересно. Может у Стаси любовник в городе, а капитан против их встреч, потому что сам в ней завяз? Последнее ясно. Каждый, так или иначе, к ней больше, чем к сестре относится хоть и скрывает это. Но она-то не может этого не понимать, не видеть. Отчего тогда друга среди своих не выбрала? Специально, чтобы остальных не травмировать? Или "сердцу не прикажешь"? А капитан прикрывал, прикрывает и, вот передумал, больше не желает? Не понятно, — качнул головой, переодеваться пошел.
Мстит, — понял Чиж после пары минут разминочной игры.
Федорович с места в карьер начал и все в одни «ворота» — в Стасю. Гандбольный мяч тяжелый, прилетит — мало не покажется, но Иван, словно не знал о том — целился в женщину, задеть норовил. Та раз увернулась, два — он ее гонять по полю без передышки начал.
Чижу надоело — в защиту встал, внимательно следя за пасами. Раз мяч перехватил, два нападение на женщину отбил и заработал недовольный взгляд командира и шипение Стаси:
— Чего под ногами крутишься?
Неужели не поняла? — подивился и не ушел. Еще один мяч прямо в лицо ей полетел — головой отбил.
— Дурак ты, стажер, — процедил ему Сван. Но Чиж и ухом не повел, остался рядом со Стасей, не давая капитану возможности попасть в нее мячом, задеть. Тот разозлился. Откинул мяч в корзину и приказал:
— Все свободны.
Перехватил мужчину за плечо:
— Еще раз полезешь, получишь.
— Не дело бабу гонять после ранения, капитан.
— Не твоего ума дело, рядовой, — процедил тот. — Ты к вылазке готовься, посмотрим, как там себя защитить сможешь, потом о других поговорим.
И толкнул как щенка в сторону раздевалки.
Русанова группу проводила и бегом за вещами, потом в другой бокс пока Кристина на дежурстве. Та своя, из патруля. Списали ее два года назад по серьезному ранению, но как была «зеленой» так и осталась.
На Стасю глянула, большой холщевый мешок из-под стойки достала, ей кинула и головой мотнула: давай быстрей. Ту просить не надо — тенью в раздевалку проскользнула, переоделась и в бокс. Двух часов ей выше головы хватит.
Лазоревое небо плавила жара. Трава пожухла, сникла — засуха. Тишина, березки нехотя шепчутся листвой — и им тяжело без дождика. Земля потрескалась, на дороге пылища, духота.
Стася осторожно из леса вышла, по сторонам поглядывая, и приметила фигурки в тени придорожного дерева притулившиеся. Женщина худая, изможденная, в тряпье, в тряпье же безвольного, больного ребенка лет двух кутала, второго к себе прижимала — девочку лет семи. Голодные, уставшие, без надежды и света во взглядах. Хуже нет горе в детских глазах видеть, хуже не бывает притаившейся безысходности и боли материнской, что в глазах женщины плескалась. Ничего эти трое не ждали, смерти только. Последний предел видно перешли.
Девочка смотрела на приближающуюся женщину как на мираж и мать таким же взглядом на нее глядела.
Даже когда Стася застыла перед ними — не шелохнулись.
Худо.
Русанова присела перед ними, девочку по спутанным кудряшкам погладила. Та исподлобья на нее уставилась, насторожившись — что ждать от богато одетой госпожи? И видно хорошего не ждала, да и сил не было ни сказать что, ни спросить.
Стася молча мешок развязала, лепешку достала и, разломив, девочке подала. У той в глазенках вспыхнуло, потянулась недоверчиво, в любую минуту по руке получить готовая. Рука худая, грязная, трясется. Стасю перевернуло от жалости — вложила в ладонь хлеб.
— Кушай.
— Благодарствуйте, — прошелестело — мать за дитя обласканное благодарила. Русанова ей остатки лепешки отдала. Но она есть не стала, хотя видно было — не в моготу как хочет. И девочка кусок жадно в рот запихала, а остальное матери втихаря сует. Та отталкивает — кушай дитятко, мне не надобно.
