Александр Бушков - Кошка в светлой комнате
Оратор снова заговорил, и я навострил уши. Был он высокий, здоровенный, откормленный, с ухоженной бородищей и расчесанными патлами ниже плеч, в шуршащей черной мантии с массивным медальоном на груди. Медальон изображал череп. Кафедру окружали крепкие парни, бросавшие по сторонам цепкие подозрительные взгляды. Куртки у них знакомо оттопыривались. Как я подметил, они больше смотрели на склоны котловины, чем на толпу.
– Все хаос, – зычно и уверенно вещал проповедник. – Какого-либо организующего разумного начала в нашем мире нет. Поисками порядка, закономерности, хотя бы ничтожного здравого смысла занимались лучшие умы. Они ничего не достигли, и вы все это знаете. Вам всем известно, что наш мир представляет собой сгусток хаоса, созданный неизвестно кем неизвестно как неизвестно ради чего. Ваша жизнь бесцельна, вы – манекены, живущие по инерции, подстрекаемые лишь примитивными инстинктами размножения и утоления потребностей желудка. Вы знаете, что я прав, вы сами пришли к тому же выводу…
Он говорил долго и убедительно. Надо отдать ему должное – он всесторонне исследовал жизнь континуума и совершенно справедливо считал, что этот мир – досадная нелепость, необъяснимая ошибка. Талант исследователя у него был, и витийствовать он умел.
– Будьте настоящими людьми! – загремел он, орлиным взором озирая паству. – Наберитесь смелости оборвать ваше бессмысленное существование жвачных животных. Победите страх. Решительно, как подобает мужчинам, уйдите, хлопнув дверью. Обманите рок. Натяните нос тому, кто обрек вас на жалкое прозябание!
Он взмахнул руками, сошел с кафедры, взялся за ручку черпака и выжидательно посмотрел на толпу. Толпа безмолвствовала. Кое-кто стал пробираться подальше от стола.
– Сам и глотай! – крикнули у меня за спиной.
– Делать ему нечего! Жратвы навалом, вот и бесятся!
– Острые ощущения ему подавай!
– В ухо бы ему, да куда там, вон как вызверились, мордовороты…
Тем временем кто-то в холщовом подошел к столу, схватил обеими руками торопливо протянутый проповедником черпак, глотнул, захлебываясь, заливая рубаху на груди густой зеленой жидкостью. Короткая судорога скрючила его тело, он осел на землю и больше не шевелился. Движение в толпе усилилось, она таяла, как воск на солнце, люди торопились к автомобилям. Холщовые вереницей тянулись к столу, один за другим припадали к ковшу, один за другим падали на мягкую траву, солнца в небе не было, смотреть на это не хватало сил, они шли и шли, пили, падали…
– Разбегайся! – заорал кто-то.
По склону прямо к столу неслась, размахивая дрекольем и воинственно вопя, кучка людей. В переднем я сразу узнал Штенгера. Телохранители чернорясного торопливо вытаскивали из-под курток дубинки и кастеты, смыкались вокруг своего вождя. Зеваки мгновенно рассыпались.
И грянул бой. Били в песи, крушили в хузары. Силы были примерно равны, обе группы явно знали толк в рукопашной – вряд ли это была первая стычка. Стол перевернули сразу же, зеленая отрава полилась на мертвых, замелькали палки и кулаки, сплелись в клубок апостолы Абсолютного Скотства и пророки эвтаназии. Кто-то уже лежал, кто-то, согнувшись, выбирался из свалки, у проповедника рвали с шеи крест, Штенгер размахивал колом…
Рядом хлопнул выстрел, второй, третий.
– Команда! Мотаем! – завопил кто-то.
Дерущиеся кинулись в разные стороны – видимо, и это было им не впервой. Потоптанные вскакивали и резво бежали следом. Кати перезаряжала пистолет.
– Я же тебе говорила, – сказала она. – Ничего хорошего. Поехали?
– Поехали, – сказал я. – К Штенгеру. Побеседуем.
– Значит, так, – наставлял я, когда мы поднимались по лестнице. – Жди здесь. Если он выскочит, продемонстрируй ему пистолет и загони обратно.
– Что ты затеял?
Не ответив, я позвонил.
Дверь открыл сам Штенгер, заработавший в битве великолепный синяк под левый глаз. На его лице медленно гасла слащавая улыбочка, предназначенная для кого-то другого. Он был по пояс гол, взъерошен, в руке держал коробочку с пудрой – приводил себя в порядок. Апостол Штенгер. Мессия.
– Чем обязан? – недоуменно спросил он, пряча пудру за спину. – Я, право…
Я протиснулся мимо него и пошел прямиком в комнату. Он тащился следом, бормоча, что ему некогда, что к нему должна прийти дама и он при всем желании не может уделить мне времени. В комнате пахло духами и хорошим коньяком, повсюду валялись четвертушки сиреневой бумаги, исписанные бисерным старушечьим почерком. Я поднял одну с кресла.
На крыльях не подняться
нам до Луны,
совсем другим приснятся
цветные сны…
– Вы еще и поэт? – сказал я.
– Все-таки, чем могу… – начал он, останавливаясь передо мной.
– Молчать, – сказал я, смахнул с кресла бумаги и сел. Достал пистолет, снял его с предохранителя и положил на стол. Демонстративно посмотрел на часы. Штенгер молча разевал рот.
– Это – для того, чтобы вы поняли, что дело серьезное, – кивнул я на пистолет. – Вы расскажете мне все, что вам известно о вурдалаках.
– Но, Алехин…
– У меня мало времени, – сказал я.
Рассыпав пудру, Штенгер с бегемотьей грацией прянул к двери, распахнул ее. Я не видел Кати, но там все было в порядке – пиит захлопнул дверь и задом пятился в комнату, нещадно топча свои сиреневые вирши.
– Даю вам минуту, – сказал я. Жалости у меня к нему не было – слишком многое приходилось вспомнить. – Вы расскажете мне все, что вам известно о вурдалаках.
Довольно долго мы смотрели друг другу в глаза. И наконец он отвел взгляд.
– Хорошо, – сказал он. – Можно, я оденусь? И выпить бы…
– Валяйте, – разрешил я. – Только без фокусов.
Он ушел в другую комнату, захлопал там дверцами шкафа. Я вышел на площадку и поманил Кати:
– Иди, садись, только не вмешивайся.
К нам вышел Штенгер с большой буквы – вальяжный, приодетый и причесанный.
– Вот, – сказал он, бросив передо мной свёрнутый в трубку лоскут ткани. – Больше у меня ничего нет.
И глотнул прямо из горлышка, обливая крахмальный пластрон. Я развернул лист. Это была карта континуума и в то же время карта острова – его очертания повторялись и здесь, но если верить проставленному в милях масштабу, созданный пришельцами мирок был больше острова раз в тридцать. Этакая чечевичка сто двадцать миль на девяносто. Прекрасная карта с дорогами, четкими надписями: «Город», «Ревущие Холмы», «Мохнатый Хребет», «Вурдалачьи Леса», указаны даже мало-мальски крупные лесные тропы, родники и форпосты Команды. Кати заглянула мне через плечо и восхищенно ахнула.
– Иди в машину, я скоро, – сказал я ей. Она вышла, прижимая карту к груди.
