Геннадий Прашкевич - Пес Господень
Вот подходит пора, неверные вновь сдадут Яффу!
Монжуа!
Толпа тревожно прислушивалась к высокому, чуть хрипловатому голосу серкамона, переводя взгляды то на него, то на хозяйку Процинты.
Никто не понимал, чем, собственно, не угодил серкамон Амансульте, но все чувствовали, что он чем-то ей не угодил.
– Я же помню…
– Я дал священный обет, теперь я пою подвиг и странствие! – подняв желтые волчьи глаза, бесцеремонно и грубо перебил Амансульту серкамон и глаза его нехорошо сверкнули. – Так хочет Бог.
Амансульта оскорблено выпрямилась в седле.
Она пришла к какому-то внутреннему, к своему выводу, абсолютно непонятному толпе.
Презрительно взмахнув рукой, она приказала:
– Выбросить его из деревни!"
XVIII
"…выбросили из деревни.
Почему?
Разве сама Амансульта не поддерживала неистово идею нового святого странствия? Разве она сама не хотела как можно быстрей освободить гроб Господень и изгнать всех неверных из Святой земли? Разве сам великий понтифик апостолик римский папа Иннокентий III, неустанно не зовет паладинов к новому походу? Разве, наконец, родной отец Амансульты барон Теодульф все еще не томится в неволе у сарацинов?
Почему Амансульта приказала выбросить серкамона из деревни?
Ганелон не понимал.
Истомленный духотой дня, он поднял голову.
Смеркалось.
Неужели Амансульта все еще спит в траве?
Осторожно, стараясь не зашуршать ни веточкой, ни листком, Ганелон поднялся чуть выше по склону.
Сейчас он увидит спящую Амансульту.
Сейчас он увидит ее прекрасные смеженные сном глаза, ее волнистые волосы, может, обнажившееся плечо…
О, дева Мария! О, Иисусе сладчайший!
Ганелон задохнулся.
И вздрогнул.
Пугающий долгий скрип внезапно донесся со стороны пруда, оттуда, где на берегу спала Амансульта.
Очень долгий, очень пугающий, какой-то томительный скрип, даже не скрип, а скрежет, как это иногда бывает, когда по мощеной камнем дороге волокут тяжесть.
Голос ада, заставивший смолкнуть птиц.
Стон, рвущийся из земного чрева.
Ганелон осторожно выглянул из-за кустов.
За то время, пока он спал, верхний пруд заполнился по самые берега, кое-где вода перекатывалась через край плотины.
Зачем такое Амансульте? Зачем она это сделала?
Верую в Бога Отца Всемогущего, прошептал про себя Ганелон. В Творца неба и земли. И в Иисуса нашего, который был зачат от Духа святого, родился от Марии Девы, страдал при Понтии, был распят, умер и погребен, сошел в ад, а в третий день воскрес из мертвых, взошел на небеса и ныне сидит одесную от Бога Отца Всемогущего.
Верую!
Ганелон еще раз осторожно выглянул из-за кустов.
Амансульты возле плотины не было. В густой траве белел лишь уголок забытого ею платка. Наверное, Амансульта давно проснулась, сделала свое неизвестное дело и ушла. Может, она уже вернулась в замок. Наверное, он, Ганелон, прозевал ее уход.
Но этот скрип!
Этот адский подземный скрежет!
Скрип и скрежет действительно доносились откуда-то из-под земли, может, правда, из ада.
Белые известняковые скалы кое-где поросли мхом. Острые камни, сухие и голые, как кость, торчали из травы. Мощный, как бы стеклянный поток свергался с плотины, рискуя подмыть основание и без того давно покосившейся старинной башни Гонэ.
Говорят, когда-то здесь стоял замок Торквата.
Говорят, когда-то здесь под стенами древнего замка старый петух отложил яйцо в теплый навоз, снесенное петухом яйцо высидела белая жаба и на свет появился василиск – полуметровая змейка, желтая, как знамя неверных, с белым пятном на голове и с тремя утолщениями на лбу, как корона. Известно, василиск убивает одним взглядом, от его ужасного дыхания сохнет на корню и возгорается трава, плавится камень.
Дева Мария, ужаснулся Ганелон, здесь все мертво!
Что может так ужасно скрипеть и скрежетать в земных недрах? Что может издавать столь ужасный подземный стон?
Все суставы, сочленения и связки Ганелона вдруг начали нервно подергиваться в некоей таинственной лихорадке, дрожать, подрагивать. Ступни и колени вдруг с силой вывернуло.
Он упал на землю.
Каждая мышца вздулась, как каменный шар.
Это было очень больно, но Ганелон еще не кричал.
Он был поражен внезапным ужасом, порожденным подземными звуками и исчезновением Амансульты. Он чувствовал, что его левый обычно косящий глаз провалился теперь так глубоко, что цапля не достала бы его из глазницы своим длинным клювом, а другой наоборот выкатился, как у вола, и рот растянулся в неправильной, в нечеловеческой улыбке.
И било Ганелона молниями ведьм, не раз, наверное, вершивших шабаш на этом склоне.
Ведьма, ведьма, умирая шептал про себя Ганелон. Он как бы видел перед собой летящую походку Амансульты, ее холодный и презрительный взгляд, ее волосы, тоже летящие за плечами.
Удары его сердца теперь были так громки, что закладывало уши.
Лес.
Пруд.
Зеленый склон горы.
Ганелон знал здесь каждый овражек, каждый камень, каждый приземистый бук, каждую пещеру в изъязвленных провалами скалах. Ночью, когда густеют тени под деревьями, когда копыта осторожного коня бесшумно тают в невидимых мягких мхах, Ганелон мог пройти с закрытыми глазами через любое место горы, но сейчас и при свете он перестал узнавать знакомое.
Багровое полыхание било в глаза.
В низком небе над собой он различал только что-то вроде длинных облаков, тянущихся с захода, сплющенное Солнце меж ними и двух рыцарей, черного и белого, идущих с мечами друг на друга.
Пусть победит белый рыцарь. Тот, у которого на плече нашит крест.
Ганелон умирал.
Прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим, шептал он. Прости нам наши грехи. Сумерки везде безвидны, пусты. И тьмы, тьмы скрипят, скрежещут над безднами…"
XIX
"…бедный Моньо, бедный Монашек!
Ганелон явственно чувствовал чужие холодные тонкие пальцы на своем освобожденном от рубашки плече.
Он не хотел, чтобы эти чужие тонкие холодные пальцы касались его плеча. Он чувствовал, что все вокруг него овеяно дьявольскими чарами. Он дрожал. Собрав все силы, он все-таки попытался встать, но сил хватило лишь на то, чтобы открыть глаза.
В небе черный рыцарь теснил белого.
Мир погибал.
Божий порядок рушился.
Ганелон знал: мир вокруг всегда должен стоять, как он стоял при первых отцах церкви. Он умирал, но, зная такое, он пытался бороться с судорогами, все еще потрясающими его тело, а чужие тонкие холодные пальцы, кажется, помогали ему, они поглаживали, разминали онемевшие мышцы.
Ганелон не должен был умереть, теперь он сам это чувствовал.
Ведь пока он жив, он хотя бы своими мыслями помогает белому рыцарю в небе.
