Курт Воннегут - Балаган, или Конец одиночеству
– Да, конечно, – сказал я. Но руки у меня висели, как парализованные.
* * *
– Не спеши, – сказала она.
– Понимаешь, – сказал я, – раз ты меня так ненавидишь…
– Я ненавижу Бобби Брауна, – сказала она.
– Раз ты ненавидишь Бобби Брауна… – сказал я.
– И Бетти Браун, – сказала она.
– Это было давным-давно, – сказал я.
– Тронь меня, – сказала она.
– Господи, Элиза! – сказал я.
Руки у меня как отсохли.
– Тогда я тебя трону, – сказала она.
– Как скажешь, – сказал я.
Я был еле жив от страха.
– Сердце у тебя здоровое, а, Уилбур? – сказала она.
– Да, – сказал я.
– Если я до тебя дотронусь, обещай, что не свалишься замертво.
– Обещаю, – сказал я.
– А может, я упаду замертво, – сказала она.
– Надеюсь, что нет, – сказал я.
– Ты думаешь, что если я держусь так, как будто знаю, что случится, – сказала она, – то я знаю на самом деле, что случится? А может, ничего не будет.
– Может быть, – сказал я.
– Никогда не видела тебя таким перепуганным, – сказала она.
– Что я, не человек? – сказал я.
– Может, скажешь Норми, что тебя так напугало? – сказала она.
– Нет, – сказал я.
* * *
Элиза, почти касаясь пальцами моей щеки, повторила грязную шутку, которую Уизерс Уизерспун рассказал другому слуге, когда мы еще были маленькие. Мы подслушали сквозь стенку. Это был анекдот про женщину, которая в постели приходила в полное неистовство. В том анекдоте женщина предупредила незнакомца, который к ней приставал: «Держись за шляпу, молодчик. Мы можем приземлиться за много миль отсюда…»
* * *
Потом она ко мне прикоснулась.
И мы слились в единого гения – как раньше.
Глава 25
На нас накатило безумие. Только по милости Божией мы не вылетели из дома в толпу, на Биконстрит. Таилось в нас что-то, о чем я и не догадывался, а Элиза, среди адских мучений, прекрасно знала – и это нечто стремилось к единению, готовило его много лет.
Я не мог сказать, где Элиза, где я, границ не было, и где кончались мы и начиналась Вселенная, тоже было неясно. Это было великолепно – и это было ужасно. Да, и можете себе представить, какая колоссальная энергетика была выпущена на волю: оргия продолжалась пять ночей и пять дней кряду.
* * *
Мы с Элизой отсыпались после этого трое суток. Когда я очнулся, оказалось, что я в своей постели. И меня кормят внутривенно.
А Элизу, как я узнал позже, отправили домой в частной машине скорой помощи.
* * *
Вы спросите, почему никто нас не разнял и не позвал на помощь: мы с Элизой схватили Нормана Мушари-младшего, и бедняжку маму, и всех слуг – переловили их поодиночке.
У меня это начисто вылетело из памяти.
Как мне потом рассказали, их привязали к деревянным креслам, сунули им в рот по кляпу и аккуратно рассадили вокруг обеденного стола.
* * *
Слава Богу, мы их поили и кормили, а то у нас на совести было бы смертоубийство. В туалет, однако, мы их не пускали, и вся их пища состояла из арахисового масла и сэндвичей с джемом. И оргия возобновлялась снова.
* * *
Помню, как я читал Элизе вслух отрывки из книг по педиатрии, детской психологии, социологии, антропологии и так далее. Я не выбросил ни одного учебника после того, как кончал курс.
Помнится, мы судорожно обнимались, а когда не обнимались, я сидел за пишущей машинкой и строчил со сверхчеловеческой скоростью. Элиза сидела бок о бок со мной.
Хэй-хо.
* * *
Когда я вышел из коматозного состояния, Мушари и мои собственные адвокаты уже успели щедро расплатиться с прислугой за перенесенные мучения за обеденным столом; за то, чтобы они молчали о тех ужасах, которым стали свидетелями, им тоже было заплачено.
Маму выписали из Центрального массачусетского госпиталя, и она вернулась домой, в Черепаший Залив, но с постели уже не вставала.
* * *
Физически я почти не пострадал – разве что от переутомления.
Однако, когда мне позволили вставать, оказалось, что я настолько психологически травмирован, что мне чудилось, будто все кругом должно было измениться до полной неузнаваемости. Если бы сила тяжести вдруг стала в тот день непостоянной, как это и случилось много лет спустя, если бы мне пришлось ползать по дому на четвереньках, как частенько приходится теперь, я бы счел это вполне естественной реакцией Вселенной на то, что тут стряслось.
* * *
Впрочем, почти ничего не переменилось. Дом был приведен в порядок.
Книги расставили по местам. Сломанный термостат заменили. Три кресла из столовой отдали в починку. Ковер в столовой стал немного пегим – посветлее на месте выведенных пятен.
Единственное вещественное доказательство бурных событий само по себе являло образец аккуратности. Это была рукопись, лежавшая на кофейном столике в столовой, где я ее так лихорадочно печатал.
Мы с Элизой умудрились написать руководство по воспитанию детей.
* * *
Хорошее это было пособие? Да нет, честно говоря. После Библии и «Радости кулинара» оно могло стать популярной книгой всех времен.
Хэй-хо.
* * *
Оно оказалось настолько полезным, это пособие, что, когда я начал работать педиатром в Вермонте, я его опубликовал под псевдонимом – доктор Элай У. Рокфеллер, Д. М. Это было сложное общее имя – мое и Элизы.
А издатель придумал название. Вот оно: «Угораздило-таки вас завести младенца». Однако во время нашей оргии мы с Элизой дали своему труду другое название, и авторов назвали по-другому. Вот так:
КРИК НОЧНОГО КОЗОДОЯ
БЕТТИ И БОББИ БРАУН
Глава 26
После оргии мы были в таком ужасе, что не хотели встречаться. Наш посредник, Норман Мушари-младший, сказал мне, что Элиза была еще больше потрясена оргией, чем я.
– Мне едва не пришлось отправить ее обратно в клинику, – сказал он. – И на этот раз для этого были веские основания.
* * *
Мачу-Пикчу, столица древних инков на большой высоте в Андах, в Перу, стала модным местом отдыха богачей с их прихлебателями, людей, спасавшихся бегством от социальных реформ и экономических экспериментов – и не только из Америки, а со всего света. Там было даже несколько китайцев нормального роста, которые отказались подвергать миниатюризации своих детей.
И Элиза тоже перебралась туда, чтобы быть как можно дальше от меня.
* * *
Когда Мушари приехал ко мне, чтобы сообщить о предстоящем переезде Элизы в Перу, – было это через неделю после оргии, – он признался, что и сам чуть не спятил, пока сидел привязанный к креслу в столовой.
