Сергей Лукьяненко - Именем Земли (сборник)
– Невозможно выдернуть кубик в основании башни без того, чтобы вся башня не зашаталась… – тихо сказал я. И пошел к светящемуся овалу люка. На мгновение у меня мелькнула мысль – не поговорить ли с Катей? Потом я понял, что не смогу посмотреть ей в глаза.
Броня двери закрылась за мной. Зонд дрогнул, поднимаясь в воздух. Я отправлялся в путь к основанию башни из кубиков.
Время. Четвертое измерение, привилегия фантастов и историков. Зыбкий океан темпорального поля, в котором плывут островки звезд и планет, архипелаги галактик и рифы нереализованных вероятностей.
Время. То, что нельзя представить, но можно использовать. В каких угодно целях – как бесконечно высоких, так и бесконечно низких. А в бесконечности пересекаются любые прямые.
Время. Стремительно уменьшающиеся зеленые цифры на экранах. Гул генераторов, рвущих темпоральное поле.
Время. Назад и назад, к истокам. Образование федераций и развал империй. Введение контроля за генотипом и мутационные взрывы. Уничтожение атомного оружия и Малый Ядерный конфликт. Открытие универсального иммуностимулятора и Великая Пандемия Контактного Гемобластоза. Первая марсианская экспедиция и постройка Лунной базы. Назад, в прошлое. К тихому и патриархальному двадцатому веку.
Тысяча девятьсот девяносто второй год. Двенадцатое октября. Девять часов вечера. Сорок минут до вмешательства.
Время.
Тихонько, напоминающе загудел зуммер на пульте. Свет в маленькой каюте стал ярче. Поползла вверх бронированная дверь.
Я пригладил волосы мгновенно вспотевшей рукой. И вышел из зонда в двадцатый век.
Зонд высадил меня на крыше какого-то здания. Едва я ступил на неровную, залитую темной смолой крышу, как полусфера машины замерцала, растворяясь в воздухе. Зонд скрылся во времени, где-нибудь в прошедшей секунде, невидимый, но готовый прийти на помощь.
В одном из карманов у меня лежала универсальная отмычка – тонкий цилиндрик из мягкой пластмассы, способной принимать любую форму и становиться твердой как сталь. Но отмычка не потребовалась – одна из дверей, ведущих из подъезда на крышу, оказалась открытой. Зонд не зря выбрал именно это здание.
Спустившись по холодной железной лесенке, я встал на грязный бетонный пол подъезда. На лестничную площадку выходили четыре двери – деревянные, обтянутые некрасивой синтетической кожей, выкрашенные мрачной темной краской. Под потолком горела маленькая лампочка без плафона. Лифта не было.
Нерешительно, с невольной брезгливостью переставляя ноги, я пошел вниз. В кварталах любителей старины, в телефильмах на историческую тему все это выглядело куда романтичнее. Здесь же, в лишенном всякого ореола прошлом, грязь оказалась именно грязью, нищета – нищетой, а вонь – вонью.
Запахи душили меня, пробиваясь сквозь барьер газовых фильтров. Ничего особенного в них не было: подгоревшая пища, синтетические стиральные порошки, человеческий пот. Всего этого хватало и в моем времени. Вот только здесь пища была некачественной, порошки слегка ядовитыми, а люди вовсе не спешили принять после работы душ. Обычному человеку, не «нюхачу», на моем месте было бы проще.
На улице мне легче не стало. Темнота, с которой безуспешно боролись редкие фонари, скрывала от меня внешнюю неприглядность улиц. Но она не в силах была скрыть ни резкую музыку, несущуюся из окон, ни тем более едкую вонь сгоревшего бензина.
Тихо попискивающий браслет-целеуказатель вел меня по тротуарам, от дома к дому, к огороженному стальной сеткой бетонному зданию – трансформаторной подстанции. Проходя мимо, я, не останавливаясь, достал из кармана тяжелый шарик электрического разрядника, бросил его через ограду. В назначенный момент он выполнит свою задачу: пережжет предохранители и рассыплется в пыль. С этого мгновения реальность станет другой.
Возле ничем не примечательного пятиэтажного дома браслет пискнул в последний раз и замолк. Я был у цели. На третьем этаже светилось знакомое по фотографиям окно. Шторы были плотно задернуты, и я насторожился. Но вот в окне мелькнул тонкий силуэт девушки, она раскрыла форточку, раздернула занавески. Взглянув на часы, я успокоился – все шло по плану.
Минут десять я просидел на скамейке у подъезда, поглядывая на окно. Я знал, о чем шел разговор, знал и то, как он завершится. Невдалеке мучила гитару и переругивалась хриплыми голосами компания подростков, но на меня они внимания не обращали. Ну и правильно делали: в моих карманах нашлось бы достаточно препаратов, чтобы погрузить в сладкий сон целый квартал.
Именно в эту минуту, слушая умело закрученную грязную ругань и визгливый смех сидящей среди парней девчонки, я перестал колебаться. Уродливость этого времени заглушила совесть. Такой мир не имел права требовать к себе бережного отношения. Он еще слишком мало сделал, чтобы называться человеческим миром. Исправить его было не преступнее, чем отшлепать напроказившего ребенка…
Браслет моих часов запульсировал, плотно обжимая запястье. Я еще раз взглянул на освещенное окно.
И наступила темнота. Замолкла на мгновение, а потом загоготала еще громче компания с гитарой. Кое-где в окнах затеплились желтые огоньки свечек, тусклые лучики фонариков. Окно на третьем этаже оставалось темным.
Башня из кубиков зашаталась.
Мне показалось, что на секунду все тело пронзила острая боль. Возможно, что и меня коснулась слабая волна меняющейся реальности. А может, просто не выдерживали нервы…
Башня из кубиков становилась другой.
В хирургической клинике погас свет, и врачи бессильно стояли у операционного стола. Резервный движок никак не хотел заводиться… Водитель, въезжая в темный гараж, помял крыло новенькой машины. Теперь ему предстоит долгая беготня по мастерским.
Башня из кубиков шаталась.
Это нервы, успокаивал я себя. Только нервы. Расшалившееся воображение. Свет погас в маленьком квартале – здесь нет ни больниц, ни гаражей. По телевизору идут скучные передачи, которые никто не смотрит. Через девять минут чертыхающийся электрик повернет рубильник, и в домах снова вспыхнет свет. Люди вернутся к своим делам… а Галя, с детства боящаяся темноты, слабо вскрикнет, натягивая на себя покрывало. Но будет уже поздно. Кубик в основании башни сменится. Девочка, которую Денис Рюмин будет считать своей дочерью, передаст потомкам здоровые гены.
У меня просто шалят нервы.
Гитара наконец-то перешла в более умелые руки. Послышался медленный минорный перебор. И тонкий, совсем мальчишеский голос запел:
В городке ненаписанных писем,
В королевстве несказанных слов
Я от прошлого – независим,
Я пришелец из мира снов.
Я могу здесь бродить часами,
Слушать шорохи листопада.
Только память осталась с нами,
Но возможно, что так и надо…
Нервы, нервы. Почему меня бьет дрожь от простеньких, плохо рифмованных слов бардовской песенки? Потому что и я пришелец из мира снов, который независим от прошлого?
