Геннадий Прашкевич - Мир, в котором я дома
Ошеломленные пассажиры выполнили приказ. Руки взметнулись вверх, как крылья причудливых бабочек.
Прямо перед нами проснулся вялый толстяк с тяжелым опухшим лицом. Его соседка, торопливо выкрикнув что-то, заставила его поднять руки, и мне стало не по себе - такой глубокий и безвольный страх отразился в глазах толстяка.
- Этот человек, - сказал уругваец, указывая на меня, пройдет вдоль рядов и обыщет каждого. Ему нужны не деньги. Он должен знать, нет ли у вас оружия. И не стоит предпринимать против него каких-либо акций. Он такой же пассажир, как все вы.
Пассажиры безмолвствовали.
- Идите, - сказал уругваец, подтолкнув меня стволом автомата.
Впервые он улыбнулся. А может, это снова дрогнул шрам под его выпяченной нижней губой. Одежда толстяка (он был первый, кого я коснулся) оказалась насквозь мокрой.
- Вам плохо? - спросил я.
- Молчать! - одернул нас уругваец, и, сжав зубы, я приступил к обыску.
Ощупав карманы худого матроса и двух представителей транспортной конторы Флойд (как явствовало из монограмм на их портфелях), я подошел к итальянке.
- Нет, - сказала она с отчаянием. - Вы не сделаете этого!
"Никто не уберегся от страха, - подумал я. - Пять минут назад все вели нормальную жизнь, читали, пили кофе, разговаривали, сейчас же страх разбил всех..." Я искал способ успокоить итальянку, но она уже ничего не могла понять и только все глубже вжималась в кресло, будто я был страшнее любого насильника... Но, занимаясь итальянкой, я вдруг увидел другое - человек, сидевший прямо за ней, невзрачный, незапоминающийся, одетый в мятую полотняную куртку, местами вытертую почти до дыр, быстро подмигнул мне. Он сделал это деловито и весьма убедительно. И, выигрывая для него время (я очень надеялся, что это не просто сумасшедший, а специальный сопровождающий авиакомпании), я спросил итальянку:
- Принести воды?
Это звучало почти насмешкой, но никакие другие слова просто не пришли в голову. Повернувшись к уругвайцу, я пояснил:
- Женщине плохо.
- Продолжайте свое дело! - крикнул он.
И в этот момент я бросился на пол. Я не пытался укрыться за креслами, на это у меня не было времени, а просто упал на запыленную ленту цветной ковровой дорожки. Выстрелы один за другим раскололи тишину, так долго царившую в салоне. И лишь когда они смолкли, я вскочил. Уругваец сползал на пол салона, цепляясь руками за стену и откинув голову так, будто ее оттягивали петлей.
Он сползал прямо под ноги толстяку, и женщина, сидевшая с ним рядом, закричала.
- Сидеть! - крикнул я пассажирам и сорвал автомат с шеи убитого... Что делается в переднем салоне?
Порог оказался неожиданно высоким. Я споткнулся и тотчас получил тяжелый удар в лицо. Я не успел даже вскрикнуть, у меня вырвали автомат и повалили на пол.
Высокий курчавый человек в такой же куртке, какая была на убитом уругвайце, наклонился ко мне и быстро спросил:
- Ты стрелял?
Я отрицательно помотал головой. Вряд ли это его убедило. Он выругался:
- Буэно венадо! - и, кивнув на дверь салона, через которую я так неудачно ворвался, приказал:
- Иди!
"Сейчас открою дверь, - подумал я, - и сопровождающий начнет стрелять. Первым буду я. И вряд ли мне удастся повторить этот трюк с падением..."
Я толкнул дверь и сразу понял, что проиграл. Руки пассажиров покоились на спинках кресел так, будто и не было никакой перестрелки. Но уругваец был мертв и лежал поперек салона. А дальше - и это и было причиной неестественного спокойствия - за креслом потерявшей сознание итальянки повис в ремнях убитый уругвайцем сопровождающий...
- Буэно венадо! - выругался курчавый. - Революция потеряла превосходного парня! - Казалось, он готов впасть в неистовство, но в салон ввалился еще один тип в такой же куртке и одернул его:
- Перестань, Дерри!
Самолет терял высоту. Пол под нами подрагивал.
Заметно похолодало. Пассажиры со страхом вслушивались в резкий свист выходившего через пробоины воздуха.
"Революционер, - с бессильным презрением подумал я, глядя на курчавого... - В месяц три революции... В год - тридцать шесть... Плюс тридцать седьмая, незапланированная, упраздняющая все предыдущие... Какая к черту революция!.. Очередной пронунсиамент * в какой-нибудь из латинских республик..."
Самолет трясло. Дрожь его отзывалась в голове пульсирующей болью.
- Сядь в кресло и пристегнись! - приказал мне курчавый.
Упав в свободное кресло, я закрыл глаза, на ощупь найдя ремни.
Самолет продолжало бросать так, будто он катился по горбатой полосе брошенного аэродрома.
Вытащив сигарету, курчавый протянул ее напарнику.
- Мокрый? - спросил он толстяка, все еще державшего руки на весу. - Опусти лапы! Ты недавно стал человеком, да? Сколько ты стоишь?
Толстяк ошалело молчал. Пот крупными каплями скапливался над его бровями и сползал по щеке, срываясь на мокрую рубашку.
- Тебе не за что умирать, - с презрением заявил курчавый. - Ты таким был и таким останешься! Ты не Репид! Буэно венадо!
* Пронунсиамент - военный переворот
Мои часы разбились при падении. Но все произошло за какие-то пятнадцать минут. Я это знал. И, судя по солнцу за иллюминатором, самолет держал сейчас курс куда-то на запад, в сторону Перу, туда, где Амазонка называется Солимоэс...
Самолет опять затрясло.
- Отчего это? - спросил напарник курчавого.
- Пилоты нервничают.
Ответ того не удовлетворил. Он встал и исчез в первом салоне.
Теперь мы шли так низко, что я различал за иллюминатором купы отдельных деревьев. Вдруг курчавый насторожился. Что-то действительно изменилось. Что?..
Я потянул воздух ноздрями, а потом увидел - в салон через пробоины в стенах и вентиляторы медленно втягивались струйки удушливого желто-зеленого дыма. Он поднимался над креслами и висел над нами плоскими несмешивающимися слоями. Потом дым рассосался, и все как-то потускнело, приняло будничный вид, будто мы сидели в длинном и душном прокуренном кинозале.
Удар потряс корпус.
Я почувствовал, что нас подбрасывает вверх, под углом, опрокидывает, придавливает к сиденьям. Потом тяжесть исчезла и тут же вернулась - мерзкая, тошнотворная. Вцепившись в ремни, я увидел, как корпус самолета лопнул, и сразу душные незнакомые запахи хлынули на меня со всех сторон.
В сельве
Когда я очнулся, передо мной горело дерево, а метрах в тридцати, среди разбитых стволов и рваных лиан, дымилась мятая сигара фюзеляжа. Рядом со мной, лицом в болотную воду, лежал тот, которого называли Дерри. Мокрые волосы его были скручены, куртка сползла с плеч. Видимо, нас выбросило из самолета еще в воздухе, после первого удара, и мы упали в болото... Но я был жив!
