Иннокентий Сергеев - Одна и та же (Единственная)
Пространства твоих шагов и ветер твоих волос, и зачем-то, это ненужное пиво - слишком много ненужных событий и, наверное, ненужных слов. Никто не может купить зиму, но есть люди, продающие снег. Они подают мне его как милость, а небо дарит его мне просто так. На снегу отпечатки собачьих лап, на стекле пивных кружек отпечатки пальцев, липкие поверхности душных пространств, слишком тесных и всегда слишком тесных. И во тьме огоньки свечей - бледные звёзды над заревом лесного пожара, пожирающего ещё не наступившее завтра. Ведь тебя ещё нет. И мне не о чем сожалеть. Твой шёпот, почти неслышный... Просто тебя ещё нет. И всё это - не ты.
И снова - не я.
. . .
Она играла в спектакле одну из второстепенных ролей. Он увидел её и стал приходить снова и снова. Театральную афишу он выучил наизусть и сетовал, что этот спектакль играют не каждый день, и есть ещё какие-то другие. Они были как досадная преграда между ним и ей - эти бессмысленные дни, наполненные томлением и тоской. Он боялся увидеть её другой, потому что всё другое, конечно, неправда. Это так просто - есть только одна роль, когда лицо и жесты не искажены ложью. Думал ли он о том, чтобы оказаться с ней на одной сцене, мечтал ли он об этом? Это изменило бы пьесу, и не оказалось ли бы всё после этого ложью? Есть только одна правда, и из темноты зрительного зала он следил за ней, а она не знала, что он видит её. Есть только одна роль, в которой открывается правда, и она не должна была знать, потому что всё прочее - ложь, и даже это хрупкое, почти эфемерное чудо стало бы ложью, когда бы стало чем-то иным. Говорят, что с годами страсть притупляется и даже проходит, и может быть, так бы оно и случилось, но спектакль сняли с репертуара, и жизнь закончилась прежде, чем пришла старость. А ведь старость - это и есть ложь. Прежде чем стала ложью. Он рассказал мне эту историю здесь, за столиком, когда был пьян, и его отчаяние было красноречивее его слов, которыми так часто играли, что уже сами слова,- безвинно, ведь в чём виноваты звуки?- сделались чем-то вроде карточных шулеров. Эта мысль натолкнула меня на другую,- а я был пьян не меньше его, но он упивался отчаянием, а я заливал алкоголем временную дыру между концертами,- что женщина, которую насилуют каждый день, просто не может не стать, в конце концов, шлюхой. Мы так часто использовали слова с единственной целью сделать ложь правдоподобной, что теперь они то и дело звучат тем неестественней, чем больше правды мы пытаемся ими выразить. Он рассказал мне эту историю, а потом снова пришёл и снова рассказал мне её, и я подумал, что, наверное, он рассказывал её уже много раз и другим людям, а потом подумал о том, как мало правды могут вместить слова, и о том, что женщина, которую каждый день насилуют, рано или поздно становится шлюхой. Я сказал ему, что напишу песню, и уже слышу мелодию, но конечно, проснувшись завтра, уже не вспомню её, и придётся ждать, когда я услышу её снова. Но когда-нибудь это произойдёт, и я напишу песню. Я написал эту песню. Теперь он приходит, чтобы услышать её снова. И снова. Я подарил ему кассету с записью, и он, поблагодарив меня, взял, но продолжает приходить на мои концерты. Потом мы частенько пьём вместе. Он вовсе не сумасшедший. Ему двадцать шесть лет, он директор фирмы. Не женат, потому что нельзя жениться на правде, как нельзя жениться на лете или море, и наверное, нельзя жениться на своей любви. Хотя, я бы не выдержал. У меня не хватило бы сил удержаться от соблазна познакомиться с ней, зайти в её гримёрную после спектакля или, поджидая её на улице, встретить её и представиться, и снова придти, и наконец, познакомиться ближе. Даже зная, что всё это заведомо ложь, я бы не удержался. Впрочем, не знаю. Может быть, я такой же, и потому только он и рассказал мне всё это. И вот он сидит за столиком напротив меня, и мы напиваемся наперегонки, хотя я уже напился, пока пел, а он, должно быть, был пьян ещё до концерта. Теперь его правда воплотилась в моей нехитрой песне, под которую иногда даже танцуют. И уже даже неважно, хорошо или плохо я это сделал - у него просто нет другой правды. Ему не с чем сравнивать, потому что всё остальное - ложь. Но когда-нибудь кончится и это, и что он будет делать тогда? Сегодня мы не думаем об этом - сегодня у нас есть одна правда на двоих, а завтра... Сколько людей прошло мимо меня вот так, во тьме? Неужели, одна из них, могла пройти ты? Нет! Тебя просто ещё не было. Это его трагедия. Я, наверное, поступил бы иначе, не знаю, не знаю!.. Это его роль. Его не могло быть на сцене, а её не могло быть рядом с ним в зрительном зале или на улице, или в вагоне метро, или за столом с бокалом шампанского при свечах. Или здесь, третьей за нашим столиком. Это его правда. И не моё дело судить, прав ли я.
. . .
Свечи, которые мы зажигаем - огоньки лампад во тьме северной ночи. Праздник - это всегда чьи-нибудь похороны или чьи-нибудь поминки. Пассажиры поезда, случайные попутчики, в одно мгновение станут соучастниками убийства, если кто-нибудь бросится под колёса на рельсы. И неважно, почему он поступил так, и чья в том вина, и может ли вина, как и горе, быть общей. И неважно, назвать ли это случаем или судьбой. Есть люди, которые верят в случай, и есть люди, которые верят в судьбу, а я пою за них всех, и сам уже не знаю, как именно думаю я. У меня нет принципов и, наверное, нет убеждений. И может быть, нет меня самого, и только эти трепетные огоньки свечей во тьме космической ночи. Я неподсуден - ведь не может быть судим новорождённый, и тем более тот, кто ещё не успел родиться. Да и кто мы такие, чтобы предъявлять друг другу счёты - соучастники общей беды, пассажиры одного поезда, и рельсы под ним залиты кровью, и со дна тёмной воды проступают лица, и зажигаются огоньки свечей. Один умный человек, подсевший однажды за мой столик, посмеялся над этими мыслями и объяснил всё лучше. Он объяснил мне, в чём именно я не прав, а я не успел даже произнести ни слова. Он знал всё наперёд и, увидев, что я собираюсь что-то сказать, усмехнулся мне горестно и сказал: "Не нужно". И всё объяснил, но я был пьян и не запомнил его объяснений, и не знаю теперь, должен ли я придумывать новые или попытаться вспомнить то, что сказал мне он. Я снова не знаю, кто я - несчастный безумец, бросившийся под колёса их поезда, или поезд, случайно соединивший их судьбы. И случайно ли это. Я намеренно доступен и неженат, всё прочее происходит спонтанно. Может быть, я давно уже мог стать богатым. Я трезвею только для того чтобы снова напиться. Но сегодня я подумал вот о чём: если бы я не был пьян, разве могли бы они, и разве стали бы они рассказывать мне всё это,- каждый свою историю,в равной степени надеясь на то, что я забуду всё это ещё раньше, чем наступит утро, и на то, что я сделаю из этого свою лучшую, или просто ещё одну, песню. Я не выбираю публику, это она меня выбирает. Кто кого приведёт, и кто окажется вместе в этом поезде, и о ком будет моя новая песня, и будет ли она вообще. Но если меня нет, то кого же они пришли слушать? Неужели себя самих или друг друга? Всё это мысли, и каждый раз не мои - всегда найдётся кто-то, кто сможет доказать свой приоритет, и даже мёртвые встают ради этого из могилы. И повторяют истории, которые я слышал вчера. И я пишу новые песни. Повторяться могут даже те, кого нет вовсе. Кто ещё не родился, потому что это неправда, будто ты умерла, потому что я не верю и не хочу, и никогда не поверю в это! Смешивая свою кровь со всей этой кровью, быть одним из них, соучастником, пусть даже невольным, это всё же не так страшно как быть одиноким безумцем, бросившимся на рельсы под колёса их поезда. И сделать весь мир соучастником своего самоубийства. И своих детей, которые могли бы родиться, и всех тех женщин, которые ждут и ещё будут ждать меня, когда, перегруженный алкоголем, я буду даже не в состоянии запомнить их лица и имена и буду только что-то нечленораздельно мычать. Пролить первую кровь. Быть Авель, а значит, и Каин, потому что всякое действие, совершаемое двумя, обоюдно. Помнишь ли ты о том, что такое страх, знаешь ли ты об этом? Можешь ли ты вообще что-нибудь знать? Я перестал чувствовать страх - алкоголь притупляет чувства,- и знаю только, что он должен быть - так, видя таблички на месте обезвреженных мин, знают, что они здесь были. И когда все забудут, их поставят снова на тех же самых местах.
