Геннадий Гор - Электронный Мельмот
В сущности, я тоже посредник. Но мое посредничество не делает меня снисходительным. Наоборот! Я недоволен собой и обстоятельствами тоже. Мне кажется, что за восемь месяцев моего пребывания на Земле я слишком мало сделал.
Хымокесан, суровый командир корабля и начальник экспедиции, по-видимому, переоценил мои способности. Другой на моем месте успел бы больше.
Много ли времени в моем распоряжении? Не много и не мало. Я еще точно не знаю тот день и час, когда наш корабль, находящийся в окрестностях Сатурна, начнет приближаться к Земле. Я еще не знаю, когда наступит тот день, когда я получу распоряжение Хымокесана немедленно раскрыть свое настоящее имя.
Я снова сижу у себя в номере у окна.
Даль и синева!
Это только за окном гостиницы даль выглядит такой ручной и мирной. Верхушки деревьев. Облака. Ну, а там, где нет ни деревьев, ни облаков, там, в бесконечных вакуумах Вселенной, там совсем другая даль. И она тоже живет в моем сознании.
Я сижу за письменным столом и читаю рассказы Чехова.
Чехов привлекает меня, привлекает и отталкивает. В изображенных им людях и событиях есть нечто такое, что я не в состоянии понять. Жизнь его героев похожа на лабиринт, в котором блуждают люди, ища не выхода, а чего-то еще более запутанного, чем лабиринт. Неужели действительно такой была жизнь в самом конце девятнадцатого столетия?
Перевернув страницу, я отвлекаюсь на минуту и ловлю себя на невыполнимом желании. Своими впечатлениями от рассказов Чехова мне хотелось бы поделиться с тем, кого здесь нет, с суровым и мудрым командиром Хымокесаном.
Почему именно с ним? А потому что он бы помог мне понять то, чего я понять не могу. Но Хымокесан далеко. И когда мы встретимся, у нас едва ли будет время, чтобы рассуждать о лабиринте, в котором блуждали люди конца прошлого века.
Я присвоил себе чужое имя, назвав себя Николаем Ларионовым, но сделал я это не сейчас, а двести с лишним лет назад в Кенигсберге, когда я явился на квартиру Иммануила Канта. Со мной тогда случился казус, я забыл свое имя, разумеется не настоящее, а то, которым себя назвал.
Но Кант не обратил никакого внимания на мое замешательство. Он был увлечен темой нашей беседы, речь ведь шла о пространстве и времени и о звездном небе над нами, за посланца которого я себя выдал.
Иногда по ночам мне не спится, я смотрю на звездное небо. Моя родина, милая Дильнея, затерялась где-то среди этих бесчисленных звезд, и я ее ищу, хотя знаю, что ее не найти. Она так далеко, что даже трудно себе представить.
Не удивительно ли, что у Земли есть двойник, планета, очень похожая на нее, словно между двух сестер-близнецов легло холодное отчужденное пространство и разделило их.
И когда мне становится грустно, я достаю комочек вещества, и он разговаривает со мной. Тогда мне кажется, что в этом комочке чувствительного вещества вместилась вся Дильнея, огромный мир, который вырастил меня.
- Эроя, - шепчу я, - ты слышишь меня?
- Слышу, -отвечает она шепотом.
Но это особый, не человеческий, не земной шепот, и мне кажется, что он доносится не из моей земной комнаты и даже не с Земли, а с Дильнеи. Для этого шепота нет ни пространства, ни времени.
- Ты здесь? - спрашиваю я.
- А где же еще? Я рядом. Расскажи, дорогой, о своих земных делах и заботах.
И я начинаю рассказывать ей о том, как у меня сегодня невзначай вырвались не те слова. И это произошло на одном заседании в Университете.
-Ты невзначай заговорил на дильнейско.м языке? - спрашивает Эроя.
- Нет, я говорил по-русски. Но невзначай употребил несколько выражений восемнадцатого века. Не забудь о том, что впервые я попал на Землю в конце восемнадцатого столетия. И в моей памяти застряло много вышедших из употребления слов. Один из присутствующих сказал другому тихо: "Он велеречив и напыщен". Другой был снисходительнее. Он заметил с насмешливым сочувствием; "Чудак. Он так увлечен своим восемнадцатым веком..." Они говорили тихо, но ведь наши чувства острее чувств людей, тоньше. И иногда это меня мучает. Я узнаю то, чего не должен знать.
- Но ведь с тобой, если я не ошибаюсь, был прибор, при помощи которого можно читать чужие мысли?
- Я его бросил в воду, когда шел через Литейный мост. Он лежит на дне Невы.
- Ты нечаянно уронил?
- Нет, я его бросил. Мне не хочется читать чужие мысли. Я отказался от этого преимущества над людьми Земли. Мне они нравятся, Эроя.
- А ты им?
- Этого я не знаю.
Телефон звонит.
- Слушаю, - говорю я, сняв трубку. Женский голос ласкается.
- Ты узнаешь меня?
- Нет, не узнаю.
- Что с тобой, Николай? Почему ты не узнаешь меня? Я - Вера! Вера Васильева.
Я напрягаю память, пытаюсь вспомнить всех, с кем я познакомился за восемь месяцев моего пребывания на Земле. Вера Васильева? Нет, не припоминаю.
- Я - Вера! Вера! - внушает мне ласковый женский голос.-Ты не мог меня забыть, нам нужно повидаться. Что же ты молчишь?
-Не знаю, - неуверенно отвечаю я.-Я помню всех своих знакомых...
- Нам надо повидаться, - настаивает женский голос.- Надо! Я тут близко. Спускайся. Я буду ждать тебя в вестибюле возле газетного киоска.
- Сейчас я буду там.
Я снимаю пижаму и надеваю костюм. Руки мои спешат.
Для чего я дал это обещание? Но надо же когда-нибудь объясниться. Очевидно, у меня есть однофамилец, и голос его похож на мой.
Через три минуты я уже внизу в вестибюле. Возле газетного киоска стоит девушка. Она смотрит на меня, на лице ее улыбка.
- Теперь-то ты меня узнаешь? - спрашивает она.
- Нет. Не узнаю.
- Не могла же я за полтора года так измениться. Ты, наверно, шутишь, Николай?
- Нет, не шучу.-Теперь начинаю удивляться я.-Меня зовут Николай Ларионов.
- Я знаю. Но ты не мог забыть меня. Ты здоров, дорогой?
Глаза незнакомой девушки смотрят на меня озабоченно. В них страх и надежда.
- Как же это могло случиться? Прошло всего полтора года, как мы виделись с тобой. Я улетела в Антарктику, и ты меня провожал. Всего полтора года, а ты, Коля, смотришь на меня так, словно видишь впервые.
- Впервые? Это так и есть. Полтора года назад меня не было здесь.
- А где же ты был?
Я чувствую, что мне не уйти от ответа, не увильнуть.
- Полтора года назад я был далеко.
- Где? - тихо спросила девушка.
- В окрестностях Сатурна, - ответил я так же тихо.
Девушка побледнела. Не знаю, почему она так побледнела. Вся краска отлила с ее лица. Затем она повернулась и пошла. Шла, не оглядываясь и не спеша, словно в темноте.
Она, наверно, подумала, что я сошел с ума. Я не хотел и не мог вдаваться в подробности. Для этого еще не пришло время. Но как мне хотелось крикнуть ей вслед: "Вернись! Не уходи! Я ведь не сказал самого главного".
