Гавриил Угаров - Вернуть открытие
К вечеру мой доктор пришел с незнакомым врачом. Так, внешне ничего особенного: среднего возраста, среднего роста, сдержанный, глаза узкие, карие, умные, держится тихо, словом, из тех интеллигентов, которые и кошке говорят "вы"...
"Волнуетесь? Не стоит, вы для нас как первый космонавт, увидите, все будет хорошо..."
Говорил он мягко, с чуть заметным, очень приятным акцентом, и была в его словах такая уверенность, что у меня на душе сразу полегчало. Доверие он вызывал, не могу сказать чем, но в ответ на его улыбку и я улыбнулся. Бывает такое: встретишь кого-то и с первых его слов ясно - хороший человек, добрый, надежный. И даже странные его затем манипуляции ничуть мою веру не поколебали. Ведь что он сделал? Достал из портфеля стеклянный, с притертой пробкой, сосуд, пинцетом извлек оттуда кусочек марли, потер им мою пятку, уложил обратно и тщательно закупорил. Все! Обернулся к моему доктору: "Что же, будем искать..." Тот кивнул.
Ушли оба. Ну думаю, это только начало, главные анализы и обследования впереди. Идет время - никаких анализов или там еще каких подготовок! Что донора надо ждать, это я знаю. Должно с кем-то случиться несчастье, чтобы я новую печень получил, такое уж тут гадостное условие, что лишь чья-то гибель может для меня оказаться спасением. Да... Говорят, собираются для этих целей обезьян разводить, все лучше, хотя тоже... Впрочем, я не о том. Знаю, что надо ждать, но где же подготовка, анализы и все прочее? И Томмот Иванович не показывается. Неужели отказался?!
Врач, как мог, меня успокоил. "Анализы, говорите? Все они уже сделаны. Помните, в тот раз Томмот Иванович марлей потер вам пятку? Больше ему ничего не надо. Ждите".
Чудеса! Но знаете, от этих чудес мне, как ни странно, стало легче. Нет, что ни говорите, во враче и обаяние должно быть, и некоторая таинственность. Немного ом должен выглядеть чудотворцем, вот что скажу.
Впрочем, я не о том... Однажды утром за мной, наконец, пришли. Сразу в операционную. Томмот Иванович кивнул мне, словно старому знакомому, снова проманипулировал с марлей, только на этот раз протер еще под мышками и живот, где печень. Вышел, но вскоре вернулся.
- Да, все соответствует. Начали.
Прооперировали. Никакого затем подавления иммунитета, никаких особых лекарств, а печень прижилась, как миленькая. С тех пор вот уже больше десяти лет - ни мур-мур, думать о ней забыл. Кому-нибудь из вас такой случай известен?
Хотя вопрос, казалось, был обращен ко всем, взглянул Петр Николаевич на меня.
- Ну, - сказал я. - По имеющимся данным во всем мире на сегодняшний день пересажено более тринадцати тысяч почек, около двухсот двадцати сердец и ста восьмидесяти печеней. Правда, после пересадки сердца - и то, если все прошло удачно, - человек живет четыре-пять лет, печени - четыре, с почками лучше - до десяти лет дотягивает.
- И это при всех ухищрениях медицины до операции и, главное, после! А у меня...
- Но единичный случай еще ни о чем не говорит. И его обстоятельства... как бы вам сказать...
- Да говорите уж прямо - сомнительные! Не-ет, уважаемый скептик, все не так. Я у Томмота Ивановича был первым, но не последним. И все здравствуют уже больше десяти лет! Что вы на это скажете?
- Но если это действительно открытие, - я разволновался, - мы все о нем давно бы знали! Но даже в медицинских кругах...
- Стоп! Я недаром говорил о скромности, как о преступлении. Слушайте, что было дальше. Пока я выздоравливал, я, можно сказать, подружился с Томмотом Ивановичем. Что я на него, словно на бога, смотрел, это само собой, но знаете, кроме физического, так сказать, сродства есть и духовное. Может быть, здесь люди тоже делятся на группы, наверняка делятся. Томмот Иванович... Удивительный человек. Сказать, что он был умный, талантливый, даже гениальный, значит ничего не сказать. Что значит умный человек, в каком смысле умный? Иной гений в простых житейских делах такой, простите, дурак, любой хитрован его тут превзойдет и своим умишком накроет; кто не верит, пусть биографий великих побольше почитает. Нет, Томмот Иванович простаком не был. Но сердце у него было незащищенное, что ли. Вроде бы само воплощение спокойствия, а чуть приглядишься... Да, мы, его пациенты, эту ранимость Томмота Ивановича нутром чуяли и даже сволочные по натуре старались его не обидеть, скрывали от него свои мелкие болести. Ум и душевность, они, знаете ли, светятся, к ним даже дурной человек тянется, ему отогреться хочется. Добавьте к этому скромность. Ранимость обернулась бедой для самого Томмота Ивановича, скромность - для науки, для медицины, для всех, кого его метод мог бы спасти...
- Да в чем же метод? - не выдержал я. - И при чем тут скромность?
- А что же, по-вашему, открытие можно отделить от личности ученого? Ой ли? Об открытии и методе мне, как и другим, известно немногое. Похоже, Томмот Иванович различал родственность организмов по запаху...
- По запаху?! - я даже ахнул. - Извините, но это даже неправдоподобно. Нос - никакой не инструмент, а современные детекторы и анализаторы запахов, за редким исключением, такое грубое барахло... Вообще это одна из самых темных областей науки. И распознавание иммунного родства по запаху... Нет, это фантастика.
- И-и, молодой человек! - подал голос все это время молчавший старичок. - Я наоборот скажу, фантастика-то теперь и есть реальность. Для вас, не говорю уже о банальном телевизоре, даже космические полеты обыденны. А я вот в ваши годы не то что о полетах на другие планеты, о карманных радиоприемниках лишь в фантастических романах читал. Так-то! Новое, настоящее новое, оно и должно выглядеть невероятным, этому опыт истории учит, и Петру Николаевичу я чем дальше, тем больше верю, хотя до сих пор в толк не возьму, при чем тут скромность и почему он ее считает преступлением?
Я не нашел, что возразить. Отповедь старичка меня поразила. Самый молодой из всех, я оказался в их глазах консерватором! Да-а... Это ж надо! Специалист называется... Может, в этом все и дело? В том, что я - молодой специалист, еще накопленного толком не освоил и держусь за него, как за каменную стену, чтобы ненароком не поскользнуться?
- Нет, - пробормотал я. - Допустить всякое можно. Только... Нет инструмента, какой же это метод?
- А есть у меня одна догадка! - подался ко мне Петр Николаевич так, что под тяжестью его крупного тела в купе что-то скрипнуло. - У Томмота Ивановича была сибирская лайка, умница, его, без преувеличения, друг. Басыргасом звали. Между прочим, когда Томмот Иванович выводил пса гулять и даже инструкциям, очевидно, вопреки иногда брал его с собой в палаты, то всякий раз почему-то завязывал ему нос марлей с ватой. Мы даже шутили: "Басыргас идет, дверь закройте, а то насморк подхватит!" Не странно ли так беречь обоняние пса и вдобавок нарушать правила, которые, надо сказать, во всем остальном Томмот Иванович соблюдал свято? Однажды я его об этом спросил откровенно. Знаете, что он ответил? "Белку и Стрелку, которых люди вперед себя в космос послали, помните? Заслуга Басыргаса больше..."
