Владимир Венгловский - Нельзя бежать с Колымы
– Расстегни ватник.
– Зачем? – спросил я.
Сарыч насильно уложил меня на поваленную сосну, распахнул ватник, поднял робу и сыпнул мне на грудь пригоршню снега. Затем начал растирать снежную кашицу, пропитавшуюся выступившим потом.
– Терпи, – приговаривал Сарыч. – Терпи, Раймонд, бесовская твоя душа. Это тебе не ваше черное дело. Молчи! Лежи и молчи. Много на тебе жертв. Такова наша жизнь – днем мы лучшие в мире, ночью приходят такие, как ты. И мы дрожим, как крысы на морозе: только не ко мне, пусть к соседу, только не ко мне. А я устал тогда бояться, веришь? А сейчас и вовсе ничего не боюсь.
Приятное тепло разливалось по телу. Холод, тепло и легкость. Прервать старика не было сил.
– Капелька свободы, Раймонд, пусть даже в разговорах. Сказать, что думаешь, – не в этом ли истинная свобода человека? Передовая страна, лучшая в мире промышленность, но за всё приходится платить, Раймонд. Кто и когда заключил договор с тьмой? Еще при Ленине или сам Сталин? Говорят, что это произошло в конце тридцатых, когда мы смогли подавить Германию. Возможно, если бы не договор с тьмой, мир захлестнула бы кровавая война, которую готовил Гитлер. Не дергайся. Лежать!
От его слов я оцепенел. Я, который с легкостью расколол убийцу по кличке Косяк на первом же допросе, подчинился словам старика. Тело перестало ощущаться. Осталось лишь сознание и этот чужой голос с хрипотцой.
– За всё приходится платить, Раймонд. Ты же чувствовал, как прибавляются силы после каждого раза, когда приходил за невинными? Обманывал себя, что это лишь часть общей партийной магии, но чувствовал правду. Жертва, Раймонд, каждый невинный, убитый, сосланный в Сибирь – это жертва тьме, которая дает вам счастье днем. С тьмой легко договориться, но невозможно разорвать контракт. Те, кто ближе к верхушке, получают больше. Почти всевластие. Сила опускается ниже, растекается по винтикам вроде тебя. Крохи достаются народу. И тьма получает новые жертвы. Всё, вставай!
Я поднялся, закашлялся, вытер ладонью губы, но не увидел на ней крови.
– Как вы это сделали, Сар… Иван Алексеевич? Вы же не партийный?
– Что, не представляешь себе другой силы? – хитро глянул из-под бровей на меня Сарыч. – Той, от которой отвернулись большевики. Но для вас она бесполезна. Надо просить, искренне, не для себя, тогда она откликнется. Ваша тьма вылечить не может – вы умеете только убивать.
Мы работали по двенадцать часов в сутки. На морозе в минус пятьдесят, при котором металлический штырь посреди барака к утру покрывался инеем, а приезжающие за нами охранники не выдерживали холодов, кутаясь в теплые бушлаты. Работали вместе с бандитами и ворьем, что относились к нам, политическим, как к мрази.
Гришка Золотой, местный пахан, взъелся на Сарыча.
– Порешим мы твоего стукачка сегодня, – сказал он мне, когда Сарыча вызвали к начальнику лагеря и не отправили в наряд, дав мне в компанию Гришку.
Тот работал только для виду, сидел, укрывшись от ветра за кучей спиленных сосен, раскуривая самокрутку.
– А потом и тебя, легавый, возьмем на красный галстук. Хе… Я таких, как ты, по глазам продажным узнаю, не спрячетесь.
Я не отвечал, думая, зачем Сарыч у начальника? Нет, не похож Алексеич на стукача, не та интеллигентская порода. А этот гад всё бухтит.
Стоя возле сосны, я поднял пилу и полоснул по левому запястью. На снег закапала кровь. В глазах потемнело, но показалось, что это вокруг меня сгустились тени.
– Что делаешь, легавый? Давай, работай, с нас спросят.
Тени кружились хороводом, грязный снег впитывал кровь.
Жертва. Ты отдаешь часть себя, часть своей или чужой жизни, и тени входят в тебя.
…в страну.
…в народ.
И льется кровь.
Я увидел Сарыча, стоящего у кровати начальника лагеря. Рядом растерянный ординарец сжимал в руках мокрое полотенце. Начальник бился в эпилептическом припадке.
– Выйди! – сказал Сарыч.
– Но… – Ординарец переминался с ноги на ногу.
– Пошел вон!
Когда зек, который не человек вовсе, так, соломинка – надави и сломается, может позволить себе такие слова? Но ординарец подчинился, выскочил за дверь, будто за ним гнались призраки. Сарыч положил руки на начальника, и вырвавшийся из-под ладоней свет прогнал тени.
…они кружились вокруг меня, выпивая падающую кровь, лакая капли моей жизни.
– Эй, легавый! Чего затих?
Много гибнущих людей – это сила, питающая всю страну. Малая кровь – малая подпитка, но ее хватит на то, чтобы слегка расшевелить и сдвинуть одно бревно – и рухнет вся куча.
Бревна катились за моей спиной, сталкиваясь друг с другом, ломая кости и гася сдавленный крик Гришки Золотого.
Потом, после допроса и моих сломанных ребер, это спишут на несчастный случай, и только Сарыч, пристально глядя мне в глаза, спросит:
– Зачем?
– Вы правы, Алексеич, – отвечу я. – Такие, как я, умеют только убивать.
– В тебе слишком много мести, Раймонд. Она кипит и рвется наружу, съедает тебя изнутри. Подумай, стоит ли тратить жизнь на такую цель? Не ошибся ли ты с выбором?
– Какая цель, Сарыч? Нет у меня никакой цели.
Перед глазами лицо предателя. Его подпись под показаниями – лживыми и потому ранящими в самое сердце.
– Есть, Раймонд, есть. У каждого из нас есть свое предназначение, даже если мы о нем не знаем.
* * *А я, я очнулся в зоне.
А в зоне добить невозможно.
Меня всего лишь избили
Носками кирзовых сапог.
Сломали ребра и зубы.
Били и в пах, и в печень.
Но я всё равно был счастлив —
Я остался живым.
Лицо Сашки Гирули я помнил на протяжении всей отсидки. Улыбающийся рот, конопатые, как у мальчишки, щеки – он походил скорее на пероенного подростка, а не на взрослого мужика. Сначала, когда его навязали мне в напарники, я был против. Но Михалыч, мой начальник, поднял глаза к потолку и, сняв фуражку, почесал в затылке со словами: «Надо, Рома». Он упорно называл меня Романом, не признавая Раймонда, и привычку начальства поначалу перенял и Гируля. Но я быстро поставил на место этого генеральского сынка.
А потом его отца взяли, и Гируля чудом удержался в органах. «Сын врага народа» – клеймо на всю жизнь. После этого мы с ним сблизились. Нет, друзьями мы не стали, но возникло доверие, при котором я, не боясь, позволил ему защищать мою спину во время облавы на банду Косяка.
Зря – он предал меня, написав донос ради повышения. Его витиеватая подпись – буквы А и Г с двумя росчерками в конце – красовалась под показаниями, но я так и не смог посмотреть ему в глаза – на очных ставках, условных, для галочки, Гируля опускал взгляд, прячась за натянутой улыбкой.
