Владимир Немцов - День и ночь
По бульвару тянулась веселая процессия. Дети в белых костюмчиках, с флажками и цветами задорно распевали странную песенку:
Нам не нужен черный цвет,
Черный цвет, черный цвет…
Они несли плакат с надписью «Мы не любим». А за ним по воздуху плыла огромная тетрадь с чудовищной кляксой на белом листе. Как корабль, нырял над головами ботинок с налипшими комьями грязи. Рвалась вверх гигантская надувная пятерня с черными пятнами сажи.
«Вот что мы любим!» — возвещал новый плакат, и дети тащили десятиметровую зубную щетку. Как дом, передвигался огромный кусок розового мыла, колыхалось на солнце бесконечное мохнатое полотенце.
Машина выскочила на пригорок. Перед нами за металлической сеткой, как за косыми линейками ученической тетрадки, вырос новый город.
Дома поражали гармонией светлых, радостных тонов. Это были легкие, ажурные постройки, вычерченные на голубизне неба. Прозрачной зеленью украсились скверы. Строгие стволы деревьев стояли, как тонкие белые колонны.
Подъезды домов, вывески, афиши, оконные рамы, радиорупоры, витрины были расцвечены светлыми красками.
На фронтоне центрального здания, как осколок неба, светился голубой квадрат.
Сколько света в этом сказочном городе! К нам бежит девушка: платье и волосы — золотистый шелк, и вся она — как солнечный зайчик.
— Ишь ты, как сияет! На нее только сквозь закопченное стекло смотреть! недовольно бормочет Иван Степанович.
— Дядюшка, познакомься. Это Нина. Она тоже хочет, чтобы люди забыли о черном цвете. Ее специальность — одежда. За костюм ее благодари.
Он церемонно поклонился и тут же повернулся ко мне:
— Но я должен знать, почему вы ополчились на все черное. До чего же это дойдет? Неужели все вещи посветлели за одну ночь?
— Нет, зачем же, — перебил я его, — для этого нужен более короткий срок. Видите баллончик вроде фляжки? Поднимите голову, закройте глаза…
Я поднес баллон к галстуку дядюшки и открыл клапан. Тонкая свистящая струйка зашевелила шелк. Галстук сразу же побелел.
— Ты знаешь, что есть газы, которые осветляют ткани, — объяснял я ему возможно понятнее. — Положи в банку с хлором свою темную перчатку, через час она будет белой. Хлор — газ войны, его когда-то выпускали на поля сражений. Мы отняли у него смертоносные свойства. В содружестве с другими газами он стал мирным и, как необыкновенная прачка, стирает до белоснежной синевы черные ткани. Газ побывал у тебя в комнатах и за одну ночь осветлил все что можно. Не знаю, как это получилось, но, вероятно, я плохо закрыл баллон. Только не бойся: газ абсолютно безвреден, без цвета и без запаха.
— Это мне известно, — угрюмо пробурчал Иван Степанович. — Какая-то фляжка действительно на столе валялась. Знал бы, что такое дело, в окошко бы выбросил. Ну хорошо, газ из черного делает белое. Действует, так сказать, против народной пословицы: «Черного…» — тут он испуганно оглянулся на девушку. — Ну, в общем… «Черного пса не отмоешь добела». А краска при чем? Ведь башмаки-то розовые?
— А это уж дело Нины, она главный художник.
— Когда я была маленькой… — начала она.
— То есть совсем недавно, насколько я понимаю, — заметил Иван Степанович.
— Сравнительно недавно! — сухо согласилась Нина (она не любила, когда ей напоминали о возрасте). — Так вот, я видела фокусника — он превращал воду в вино: наливал из графина воду в стакан, и она делалась красной. Фокусник сам рассказал, что в стакане была крупинка марганцевого калия. Вот бы найти такие краски, чтобы еле заметной крупинкой окрашивать сотни метров ткани! И когда я выросла, начала работать над этим. Мы долго искали и нашли. Раствором такой краски наполняется баллончик. Сжатый воздух выбрасывает из него мельчайшие брызги красителя.
Дядюшка погрозил мне пальцем:
— Это тоже случайно? Придумал бы хоть цвет поприличнее — стариковский.
Нина вступилась за меня:
— Ведь это первый опыт. Найдем цвета более мягкие. Но обязательно светлые, радостные. Еще Горький об этом мечтал.
По улице проезжал белый фургон с огромным прожектором.
— Поедем за ним, посмотрим, как умываются дома, — предложил я.
Мы выехали на окраину города. С прожектора сняли чехол. Из кабины выскочил человек в белом комбинезоне и, поднявшись по лесенке к прожектору, взялся за его поручни.
Сверкающим фонтаном вырвался мощный луч, скользнул по крыше потемневшего здания и крест-накрест перечеркнул фасад. На нем остались две белые полосы.
Человек водил по стене, точно гигантской прозрачной кистью, и дом становился белым, чистым, как новый.
— Неужто лучом можно красить? — спросил Иван Степанович.
— Нет, не красить, — объяснил я, — а наоборот: свет уничтожает краску, так же как солнце, от которого выцветают ткани. В нашем мощном прожекторе так подобран световой спектр, что в сочетании с другими специальными условиями его лучи обесцвечивают всё: пыль копоть, потемневшую краску.
Я занимался совсем другими делами, поэтому более подробно рассказать не мог. Но мои друзья говорили, что здесь найдено какое-то особое взаимодействие молекул и световых частиц.
Впрочем, если я сам ничего не понял из их рассказа, то дядюшка не поймет и подавно. Мне нужно было ему рассказать другое.
— За ночь осветлено уже несколько кварталов, — приводил я конкретные факты. — Причем, заметьте, дядюшка, без всяких пескоструйных аппаратов. Поглядите на этого современного маляра в белом костюме.
— Кажется, ваш пример становится заразительным, — усмехнулся дядюшка и показал на скамейку позади нас.
В садике возле осветленного дома, зажав в коленях черного пса, взъерошенный карапуз мазал его разведенным мелом. Кисть вырывалась из рук, мел выплескивался из ведра, брызги летели во все стороны.
— Ты что тут творишь? — строго спросил дядюшка.
— А зачем он черный? Мурка тоже черная. Бабушка всегда в черном. Из-за них у нас дома темно. По радио говорили. Ничего, я их всех перекрашу!
В павильоне городского парка собрались люди. Сквозь переплеты прозрачных стен был виден город. Он казался ненастоящим в дрожащем мареве горячего воздуха.
Люди сидели в плетеных креслах и на ступеньках лестницы. Пришли они сюда не на лекцию. Мне хотелось очень просто рассказать о войне с черным цветом:
— Дорогие друзья! Сейчас четыре часа дня, через час мы уже скажем: «Пять часов вечера». Но можно увеличить день, если уничтожить черный цвет. Однажды за моим окном вырос новый забор из гладко обструганных золотистых досок. В самые хмурые зимние дни мне казалось, что на дворе солнце. А потом доски стали темно-серыми, почти черными. Солнечные лучи жадно впитывались этой чернотой, и майское утро казалось сентябрем. В мою комнату никогда не заглядывала весна. С тех пор я стал воевать с черным цветом.
