Александр Карнишин - Когда все кончилось
Он отодвинул от себя паспорт.
— Идите домой, молодой человек.
— Минутку! Вы штампик-то поставьте!
— Нет.
— Я только что был на приеме в консультационном центре! Поставьте мне свой гребаный штампик!
— Да зачем же?
— Затем, что у нас теперь проверяют документы. Понимаете? Это же так демократично! Без штампика — задерживают. И везут с утра снова к вам. А я уже у вас был. Вот только что. Ставь штамп, гнида заграничная!
— Вот видите, вы злитесь. Вы ругаете. Вы — больны. Ничего, ничего… Походите к нам, поговорите с родителями, посидите в участке, обсудите все с друзьями… У нас есть время. Целый год. Так что — вы свободны. Или я должен вызвать охрану? Вы же не хотите уезжать?
— Не хочу, — плюнул парень под ноги, пряча паспорт в карман. — Не хочу! И хрен вы меня увезете!
— Все уедут, и вы уедете.
— Все уедут — я останусь! — оскалился он. — Останусь и буду жить там, где я хочу!
— Все. Разговор окончен. Следующий! А вас я жду опять завтра с утра. И еще. И еще. И опять. И снова. Пока вы сами не захотите уехать отсюда. Из этой ужасной страны.
Два наряда вне очереди
Развалины вдали дымились бетонной пылью, сворачиваемой легким ветерком в голубоватые жгуты. Когда все рухнуло, опять обнаружилось, что в швах цемент другой марки. Все обнаруживается, почему-то, обязательно только когда уже все рухнет. А пока стоит, никто, выходит, и не ковырялся. Ну, стоит себе и стоит. Теперь вот горы щебня, плиты, завалы, торчащая арматура и блокпосты на дорогах.
— Сержант, а вон еще какие-то едут.
Сержант, сидящий в мягком кресле в обязательной фирменной голубой каске, поднял бинокль, внимательно рассматривая приближающихся к посту.
— Ну, и что?
Сам он был из русской семьи откуда-то из-под Сан-Франциско. В армию пошел, как рассказывал, чтобы заработать немного и получить грант на обучение в университете. Историю любит, рассказывал. И еще литературу. Акцента у него совсем не было, что интересно. Там у них, говорил, все чисто разговаривают.
А нас призвали по мобилизации, в связи с чрезвычайной ситуацией. Вот и распределили по постам: сержант ихний, то ли от ООН, то ли от ЕС — сейчас и не понять уже, кто тут рулит, а бойцы — наши «партизаны». Кое-как обмундированные, кое-как вооруженные, поставленные под начало такого вот американца.
— Как — что? Мародеры же, сержант! Вон, тележки у них, вещи…
— Слушай, рядовой, — сержант неодобрительно покачал головой. — Ты здесь эксперт, что ли? Или на этих людях написано крупными буквами, что они мародеры? И потом, что ты понимаешь под этим термином? Он у вас в уголовном законодательстве как-то отражен?
— Во, шпарит, — восхитился Вован, не отрываясь от бойницы, в которую торчал ствол его ручного пулемета.
Вован при знакомстве сразу попросил звать его как угодно, но только не Вованом. Вот потому, наверное, Вованом сразу и стал. Прилипло — не отдерешь. А что? Типичный Вован. Здоровый такой, молодой, но уже пузатый, с толстой красной шеей. И злой. Он даже когда улыбается, так и ждешь, что сейчас в зубы врежет.
У него в городе семья осталась, говорят.
— Ну, как…,- тяну я. — Мародер — это тот, кто ворует ценности у мертвых. Так, наверное.
Я тут самый старший по возрасту. Через год меня бы из списков резервистов вычеркнули. А тут — такое, вот и попал. Пацаны меня, в принципе, уважают. Не выделываются. А сержант подсмеивается все время. Очень ему строй моих мыслей смешным кажется. Однобоким и начисто идеологизированным. Ну, так, высшее когда еще получал! Тогда и научили, как и что понимать.
— Ворует у мертвых, — сержант хмыкнул. — Да ты философ, а не правовед, старый. Как можно что-то воровать у мертвых? И какие у мертвых могут быть ценности? Сам подумай, прежде чем говорить такое.
— Получается, что не воруют? — тут уже я задумался. — А! Не так! В связи со смертью владельцев ценности становятся выморочным имуществом и отходят в собственность государства. Таким образом, мародеры похищают ценности у государства, нанося ему материальный ущерб. А мы, как представители государства, должны, значит…
— Стоп! Мы здесь представляем не какое-то там государство, просравшее все на свете, а международные силы в зоне чрезвычайной ситуации. Ясно, рядовой?
— Так точно, сэр! — когда сержант говорит таким тоном, надо выкатить грудь, расширить глаза, смотря в точку чуть ниже кокарды на кепи или сегодня — ниже эмблемы на каске, и кричать: «Есть, сэр! Так точно, сэр! Никак нет, сэр!». Этому он нас научил в самую первую очередь. Неделю муштровал.
А на посту этом мы уже больше месяца. И смены нам нет, потому что, выходит так, везде плохо. Кормят, правда, хорошо. В остальном, выходит, все плохо. Нас здесь целое отделение. Ходим по трое на пост, пока трое дежурит за столиком под козырьком, играя в старые засаленные карты, а еще трое спят в палатке. Должны были давно сменить, но нет людей. Везде сейчас такое.
— Разрешите обратиться? — это опять я.
— Обращайтесь, рядовой, — махнул он ладонью у края каски. — Разрешаю, валяй, старый!
— Так что же, мы с мародерами, выходит, никак?
— Ну, почему же никак. Проверим у этих документы. Обыщем на предмет поиска оружия и запрещенных предметов. Запишем, кто, откуда и куда. Можешь даже вещи переписать, хотя это уже будет незаконно — только с их согласия можно. Собственность священна — знаешь, небось? Мы не можем лишить их собственности. Незаконно это.
Мне стало грустно.
— Так значит, сержант, все как было в древности? Поле битвы опять принадлежит мародерам?
— Во-первых, поля битвы тут никакого нет. Есть район чрезвычайной ситуации. Во-вторых, эти люди — не мародеры, пока обратное не докажет судебное следствие. Тебе ясно, рядовой?
— Так точно, сэр! — кричу опять во всю глотку.
И тут Вован начинает стрелять. Он режет длинной очередью по пристрелянным вешкам, и трое, медленно тащившие на коляске какой-то музыкальный прибор, типа маленького пианино, а на другой — большой телевизор, падают разом плашмя на спины, и пыль под ними сразу собирается в черные лужи.
— Отставить!
— Есть, сэр! — грохочет, вскочив навытяжку, Вован.
Он уже не стреляет, потому что выдал всю ленту.
— Ты что наделал, рядовой? Ты какого…,- начинает заводиться сержант, краснея от натужного крика.
— Так ведь мародеры, серж! Вон, на той Касио, на черной клавише, ножиком я лично нацарапал в детстве «Вован». Моя вещь, узнаю. И телик наш, батя покупал еще. Не новая модель, но из самых надежных.
— Доказать, что вещи твои — сможешь? — тоном ниже спрашивает сержант.
— Точно, мои!
