Георгий Гуревич - Ордер на молодость (Сборник с иллюстрациями)
И академик есть у нас, по металлургии или металловедению, не скажу точно.
Мы-то знаем его как любвеобильного дедушку. С таким увлечением повествует нам о первых словах (»де-даа» раньше, чем «мама»), о первых шажках, об освоении мензурочки и горшочка. Внучок такой пугливый, а внученька совсем не говорит, но так выразительно размахивает ручонками: «Да, действительно опростоволосилась, штанишки мокрые, виновата, увлеклась погремушкой, потеряла бдительность».
Что касается меня, то я, без скромности сознаю, я — самый необходимый. Я — терпеливый выслушиватель. Я позволяю выговориться, даю возможность выговориться досыта, не прерываю, не перебиваю, слушаю, правильные ремарки вставляю. Меня считают за это добряком, на самом же деле мне просто интересно.
Интересно же, когда тебя приглашают в гости в свою душу! Как же без меня на рыбалке? Решено! Отложим омоложение на весну. Или на ту осень. Шестьдесят лет или шестьдесят один — не принципиальная разница. Человек я здоровый, авось не сломаюсь за год. Переезд — дело хлопотливое и неприятное. Если надо — значит, надо… Но к чему пороть горячку? Отложим. И с тем я заснул.
Однако спал плохо. Вообще на седьмом десятке спится неважно. Все просыпался и думал: «Не хочу я на Юпитер, не хочу на Южный полюс…»
Но, собственно говоря, надо бы. Дальше Луны не летал. А что такое Луна? Не космос — космический пригород.
И за юбкой не хочу, пылать, дрожать, ревновать… Впрочем, нескверно было: сердце горит, душа полна, жизнь такая насыщенная, каждое слово весомо, каждый взгляд имеет смысл. А сейчас что? Пустая гулкая грудь, словно комната без мебели. Ворочался я, и кряхтел, и поясницу потирал, и подташнивало меня, воду пил с лимонным соком, невольно думал: «Когда вернут молодость, все это снимется. Недолго терпеть осталось: годик, даже полгода… в будущем феврале или сразу в конце января, как только вернусь с Ладоги. Пять месяцев перекряхчу как-нибудь». А поутру как проснулся, как глянул на голубое небо, на березы, освещенные солнцем, пестрые, бело-черно-розовые, так мне захотелось в молодость вприпрыжку. Подумал я: «Шут с ним, с детским городком на Ольхоне, доделают без меня, нет у нас незаменимых. И шут с ней, с прощальной рыбалкой на льду, с моими друзьями, седыми и лысыми, с нашими заплесневелыми воспоминаниями. Друзья поймут меня, им самим через год-другой переселяться в молодость. И я хочу в молодость, в молодость поскорее, в молодость срочно!»
Написано: «Приходите в удобное для вас время». Сегодня удобно мне, сегодня, с самого утра! Что еще? Предварительно заполнить анкету? Еще анкету заполнять им, бюрократы несчастные! Ну, это минутное дело. Сейчас сяду перед завтраком и настрочу. Что там? Целых два столбика: «Каким был», «Каким хочу стать». Каким?
Молодым, само собой разумеется. Еще что? Графа первая. Имя, фамилия. Сами же знают, написали: «Уважаемый Юш Ольгин». Имя — Юш, собственно Юрием был от рождения, но «р» не мог выговорить, представлялся взрослым: «Меня зовут Юша».
Так и пошло, так и осталось, так и проекты подписываю — Юш Ольгин. И переименовывать себя не склонен. Что еще? Пол. Был «м», и будет «м», на «ж» никогда не тянуло. Возраст? Говорят, что все женщины просят семнадцать.
Маловато, по-моему. Лучший возраст — тридцать, так я считаю. Впрочем, и юность хороша по-своему, стоит ее пережить. Пожалуй, начну по новой с двадцати, зрелость от нас не уйдет. Старше-то я стану естественным порядком. Все?
Нет, еще раздел второй: «По желанию омолаживаемого операцию юнификации можно сочетать с метаморфизмом: изменением внешности, характера и способностей.
Продумайте внимательно, какие Вы видите в себе недостатки, что хотели бы исправить и в каком направлении».
И целых три страницы для заполнения: страничка на внешность, страничка на характер, третья — способности.
К тому примечание: «В Центре Омоложения Вы можете посоветоваться с опытными консультантами. Рекомендуем обращаться к ним с четко сформулированными главными проблемами Вашей жизни. Для этого желательно продумать весь жизненный путь, не ограничиваясь недавними годами. Даже полезно изложить основные вехи в письменном виде, это облегчит работу консультанта и Вам самим поможет сделать правильный вывод.
Не забывайте, что Вы выбираете свое «Я» на десятки лет. Попутные исправления возможны, но трудоемки и не безвредны для организма».
И тут я задумался. В самом деле — кто я есть? Какие у меня черты, какие недостатки? Не сразу сформулируешь даже. Стал вспоминать жизненные провалы, недавние и давнишние. И застрял. С высоты шестидесяти прожитых лет смотришь на себя иначе, осмысливаешь не факты, а связи. Что откуда взялось? Что — от своей оплошности, а что — от генов? Стало быть, и о родителях надо вспомнить — гены-то от них. Согласился с советом анкеты: чтобы осмыслить себя, надо записать все с самого начала.
И вот что у меня получилось.
Глава 1
Об отце я могу рассказать не так много, я почти не жил с ним даже и в раннем детстве. Всегда он появлялся неожиданно, громадный, широкогрудый, в облегающем серебристом трико космонавта, хватал меня, подкидывал к потолку или на шею сажал и катал, махая руками, словно крыльями, и подражая орлиному клекоту. Не в ту ли пору зародилось во мне пристрастие к полету? Я обожал отца и немножко боялся его, не решался ластиться. Отец был торжественной фигурой в нашем доме, предметом фамильной гордости. Потом он исчез… и мать перестала упоминать о нем, наотрез, раз и навсегда. Позже от посторонних я узнал, что отец не захотел жить с нами, и мать запретила ему посещать меня, по-видимому в целях воспитательных. Сужу по тому, что я не раз слышал от нее рассуждения о родителях будничных и родителях праздничных, о том, что несправедливо покупать детскую любовь игрушками, а не повседневными заботами.
Мать же моя, расставшись с отцом, не вышла замуж вторично. Она была однолюбом, вообще человеком твердых взглядов. Считала, что истина однозначна и всегда однозначна; точно известно, что такое хорошо и что такое плохо. Верность — хорошо, измена — плохо; дисциплина — хорошо, разболтанность — плохо; порядок — хорошо, хаос — плохо; ясность — хорошо, неясность — плохо; чистота — хорошо, грязь — плохо. Диалектику она признавала только на словах, относительность и неопределенность не поняла бы никогда. Сомнения были чужды ей, она и не сомневалась в своей правоте.
Не без труда я пробиваюсь через детское ощущение: мама — нечто большое, сильное, надежное. На самом деле тогда она была совсем молоденькой: маленькая, крепенькая, очень чистенькая женщина с короткой челкой на лбу, почти всегда в белом, воплощение свежести, здоровья и стерильной гигиены. Позже, уже взрослым, приезжая в гости, я всегда удивлялся, какая же моложавая у меня мама, экий крепыш, словно белый грибочек. Когда мы прогуливались под руку, меня всегда принимали за ее мужа.
