Дмитрий Биленкин - Мера предосторожности
- Чего уж петлять, - повторил Геннадий Иванович.
Право подойти первому он уступал человеку науки, что, конечно, было правильным. Превозмогая слабость, я двинулся к Шару. Геннадий Иванович снял с плеч двустволку. Дуло, поколебавшись, нацелилось на Шар, и этот жест выдал мне волнение Геннадия Ивановича, что, как ни странно, подействовало на меня успокаивающе.
Сквозь кусты, перед которыми лежал Шар, просвечивало озеро. С какой-то необыкновенной четкостью я видел примятый им стебель костяники с ярко-красными поникшими ягодами, и эта пустяковая деталь почему-то казалась мне самой неправдоподобной. Возможно, потому, что я уже не сомневался насчет природы Шара.
Над ним, словно он был раскаленным, все так же зыбко трепетал воздух.
Осталось четыре шага. Три. Два...
Шар исчез. Верней, не так! Как выхваченный ножницами лоскут, исчез кусок земного пространства, а взамен возникло чужое. Только пространство ли?
То, что я в нем увидел, поразило меня сильней, чем сама метаморфоза. Последние года три я занимался изучением формы атомного ядра, которая, как известно, до сих пор точно не определена. Ее-то я и увидел.
Конечно, слово "увидел" тут не годится. Нельзя разглядеть то, что не имеет телесного облика. Такое можно представить, вообразить, математически осмыслить, пояснить посредством аналогий, но, как ни называй это действие, оно сводится к восприятию формы атомного ядра. А тут оно было выложено мне, как на доске!
Едва мое завороженное и потрясенное сознание стало понимать смысл новых понятий, как в том же пространстве началась развертка вытекающих отсюда следствий. Следствий настолько значительных и сложных, что к действительности меня вернул лишь повторный зов Геннадия Ивановича.
Я обернулся: он спешил ко мне, сжимая ружье.
- Вы видели? - закричал я в возбуждении. - Видели?
- Напугали вы меня, - пробурчал Геннадий Иванович. - Кричу, а вы ровно пень...
- Становитесь рядом!
Краем глаза я следил за чужим пространством. Там, все замерло, но лишь до мгновения, когда Геннадий Иванович поравнялся со мной.
- Ух ты! - он даже присел. - Чудеса-то какие!
- Какие? - спросил я поспешно.
- Деревья лиловые - и как паруса!
Я не видел лиловых деревьев, я видел привычные мне символы математики.
Все было ясно: каждому свое. Этот Шар... он вступал в контакт с подсознанием. Даже на отдыхе я продолжал думать о работе, и Шар уловил скрытую мысль. Геннадий Иванович мечтал что-нибудь узнать о жизни в других мирах и тоже получил желаемое. Как в справочном автомате: нажал кнопку прочитал ответ. Даже проще... Вот это-то и странно.
- Что хмур, Сергеич, или подарку космическому не рад?
То были первые после долгого молчания слова. Мы сидели на стволе поваленного дерева, поодаль блестел Шар, в своем настроении я и сам не мог разобраться.
- Зачем спрашиваешь? - отозвался я нехотя, не удивляясь взаимному переходу на "ты".
- Для дела, само собой.
Геннадий Иванович был верен себе. Даже в такой ситуации он оставался человеком, который оглядывает попавший в его владения предмет, будь то аппарат чужой цивилизации или ржавый гвоздь, смекая, на что тот годится.
- Тебе хорошо, Геннадий Иванович, - вырвалось у меня. - Будешь сидеть в своем лесу, как сидел, а у нас в науке все пойдет кувырком. Да и в жизни.
- На другие звезды слетаем, ну и так далее, - отозвался Геннадий Иванович, закуривая. - Может, и радикулит мой теперь враз вылечат, бессмертие дадут. Ты о другом скажи. Чего боишься-то?
- Не знаю! Не знаю даже, боюсь ли. В этом Шаре есть ответы на такие вопросы, о которых мы и не задумывались. На десятилетия, может быть, века прекратятся исследования. Мы ничего не будем открывать, перестанем творить, а будем спрашивать и получать ответы.
- С охотой или без?
- А это неважно. Вот я какой-никакой исследователь. Это все отдай, лишь бы узнать чуточку нового. А здесь не чуточка.
- И без труда.
- Не совсем, положим...
- И слава.
- Это само собой. Раз нашли Шар, то слава нас не минует.
- К чертушке славу, на ней блины не спечешь! Ты мне вот что скажи: хорошо ли на все сразу получить ответ?
- Не знаю.
- Может, твои академики знают?
- Откуда? Кто может знать, если никогда ничего подобного не было?
- Должны знать, потому не за одних себя отвечает. Как могут не знать? Вот атомов раньше не было, полетов космических. Есть, стало быть, опыт.
- Опыт? Он все тот же: "Семь раз примерь, один раз отрежь", "Не спросись брода, не суйся в воду". Только спрашивать у кого?
- У себя, кого же еще?
- Ах, Геннадий Иванович! - мне стал надоедать этот бессмысленный разговор. - Вот озеро, вот берег. "Мы весь его видим, не так ли? А муравью, чтобы увидеть, надо все по сантиметру обшарить. Так и природа для нас, что для муравья этот лес. Тут ничего не поделаешь.
- Муравей, говоришь? - Геннадий Иванович затянулся. - Глянь-ка на Шар.
Я посмотрел и чуть не рассмеялся, хотя мне было вовсе не до смеха. По гладкой, все так же пульсирующей поверхности Шара - ну, знаете! карабкался муравей. И ничего ему не делалось. На мгновение он замер с таким видом, что у меня мелькнула дикая мысль: может быть, Шар и ему открывает что-то... Но он пополз дальше, возбужденно шевеля своими усиками-антеннами.
- А что, знания действительно сила? - отрывисто спросил Геннадий Иванович.
- Конечно, - я взглянул на него с недоумением. - Конечно.
- Значит, Шар этот огромная сила?
- Естественно...
- А насколько огромная? Большая, чем все наши атомы?
- Ну, так вопрос ставить нельзя, - я растерялся. - С одной стороны, заключенные в Шаре знания, конечно, обладают невиданным потенциалом, но с другой стороны...
А что с другой стороны?
- Значит, - наседал Геннадий Иванович, - вы собираетесь выпустить такую силищу, не зная толком, что из этого выйдет?
- Да, - ответил я раздраженно. - Если бы человек, который открыл огонь, только рассуждал, мы бы не пили сегодня чай.
- Верно. Так его нужда допекала.
- А нас не допекает? С болезнями покончить хотим? Хотим. Помочь другим избавиться от голода? Нищеты? К звездам летать? Жаждем!
- Значит, вы решили как быть?
Решил ли я? Ничего я не решил. Легче решать, когда мало что понимаешь и не задумываешься, когда твердо веришь, что мир прост, вот это заведомо хорошо, а это заведомо плохо. Но когда различаешь тысячи оттенков, когда понимаешь сложную диалектику событий и хочешь сделать лучше с учетом дальних последствий и знаешь, что абсолютно верного решения быть не может, поскольку никто не владеет абсолютной истиной, - вот тогда решать тяжело, а для многих и непосильно. Но как все это объяснить Геннадию Ивановичу, для которого, несмотря на острый ум, мир все же устроен проще, чем для меня?
