Джон Шерри - Фосфор
Он оставил матери письмо, где признавался, что потерял все и, будучи в преклонных годах, не питает надежд вернуть свое состояние, а потому лучшим выходом считает самоубийство.
Он призывал Божьи кары на голову негодяя, повинного в его несчастьях и в конце письма просил у матери прощения за то, что вынужден ее покинуть.
Я опущу детали расследования и скажу только, что причиной смерти было названо самоубийство с помощью синильной кислоты. Некоторое время мать тяжело болела; когда она оправилась, мы перебрались в Кент и сняли хорошенький коттедж.
О! прекрасная земля - как скучаю я по мирным дням среди твоих лесов и зеленых полей!
Уладив дела, мать обнаружила, что ее доход составляет всего пять сотен в год, которые, к счастью, были ей выделены при вступлении в брак.
Она не могла заставить себя со мною расстаться и вместо того, чтобы отправить меня в школу, наняла учителя. Видя мою страсть к знаниям, он постарался обучить меня всему, что знал сам; был он человеком чрезвычайного ума, и я многое почерпнул благодаря знакомству с ним.
Друзей из сверстников у меня не было, заняться было больше нечем, и часы, проведенные с наставником, я считал самым приятным временем дня. Жизнь ему выпала несчастливая. В студенческие годы он потерял родителей; не имея достаточно средств, он не су-мел продержаться до экзаменов и был принужден оставить университет и зарабатывать на жизнь частными уроками.
Он продолжал, однако, лелеять надежду, что когда-нибудь станет дипломированным врачом.
Он не переставал говорить на эту тему и посеял во мне желание избрать медицинскую стезю. Я без труда стал вступительные экзамены и, после долгих уговоров, получил согласие матери и отправился в Эдинбург. Здесь, за исключением редких визитов в Кент, я провел четыре года и по окончании учебы обрел право добавить к своему имени буквы Б. М., бакалавр медицины.
Следующие два года я проработал в лучших лабораториях континента. Результаты своих исследований в области токсикологии я включил в диссертацию, которая принесла мне буквы Д. М. - доктор медицины - особое поощрение и золотую медаль.
Затем я вернулся к матери, в Кент. Я открыл практику и - влюбился.
Предметом моих воздыханий стала одна из первых пациенток. Первая же наша встреча произошла в романтической обстановке. Гуляя как-то по лесу у дома, я услышал женский голос, звавший на помощь; я бросился на голос и увидел прелестную девушку - она сидела на берегу ручья, поросшем зеленым мхом, и поочередно то плакала, то молила о спасении. Я спросил, могу ли чем-либо ей помочь. Она отвечала, что была с друзьями на пикнике, отошла от остальных и потерялась; потянулась за орехами, наступила на сук и, видимо, вывихнула ногу, так как теперь малейшее движение причиняло ей невыносимую боль. Все это, перемежая всхлипываниями, она изложила самым милым образом.
Я предложил ей свои услуги, сказав, что являюсь врачом и могу забинтовать поврежденную лодыжку.
Она недоуменно взглянула на меня; я выглядел таким юным, что показался ей, без сомнения, похожим скорее на школьника, чем на солидного медика.
Заметив, что она колеблется, я поспешил заверить:
- Я доктор Мортон и живу в Ситтингборне.
Глядя на меня сквозь слезы, делавшие ее еще очаровательнее, она сказала:
- Ах! так это вы - доктор Мортон? Я думала, он гораздо старше.
Затем она спохватилась и с положительно неотразимым видом гордо произнесла:
- Прошу прощения! не подумайте, что я дурно воспитана, но я... я...
Невыносимая боль заставила ее прервать светскую беседу, и она снова разрыдалась. Без дальнейшего промедления я достал перочинный нож и, опустившись на колени, распорол ее французский ботиночек и чулок.
Лодыжка успела сильно распухнуть; попросив девушку дать мне несколько минут, я побежал к ручью, который был, по счастью, совсем рядом, намочил в воде свой платок и торопливо вернулся к страдалице.
Я со всей осторожностью обернул платок вокруг ее ноги (о, драгоценная маленькая ножка); но, хотя я едва прикасался к больному месту, она то и дело поневоле вскрикивала от боли. Закончив, я спросил, в какой стороне могут быть ее друзья, но этого она не знала.
Я несколько раз крикнул - и не дождался ответа.
Что делать? Нужно было немедленно что-то предпринять: ногу девушки требовалось забинтовать как можно скорее.
Я был в лесу, наедине с восхитительной красавицей. Положение довольно щекотливое, хотя в то мгновение я не променял бы его ни на что на свете.
- Могу только предложить вам, - сказал я, - подождать здесь, а я тем временем сбегаю в ближайшую деревню за каким-либо экипажем или повозкой, чтобы отвезти вас домой. Где вы живете?
Она подняла на меня жалобный взгляд.
- Я живу в Ситтингборне, у миссис Мэвис. Ах! прошу вас, не уходите: обо мне станут беспокоиться. Что мне делать?
- Ну что ж, раз вы не позволяете мне уйти, придется взять вас с собой; тяжесть небольшая, мне кажется.
- Вы сумеете меня донести? До дома не меньше мили...
Вместо ответа я наклонился, осторожно взял ее на руки, стараясь не причинить ей боль, и побрел через лес.
Глава II
В силах ли я рассказать о ней? Возможно ли описать словами волшебную прелесть ее облика?
Дорогая моя, способно ли перо воздать тебе должное? Нет! тысячу раз нет!
Слова мои могут передать лишь видимость тебя. Не одни лишь черты лица или формы - в тебе было нечто неподвластное слову, присущее одной тебе.
Ты была собою, и этого мне было достаточно. Никто не мог затмить тебя в моих глазах.
Твои слезы были очаровательней улыбки любой женщины. Твоя улыбка словно возносила меня к Божеству, и голова моя кружилась от счастья.
Как благословлял я тот пикник! Лес, что поманил ее к себе и заставил отойти от друзей, орехи, что привлекли ее и больше всего сук, на который она так неловко наступила, подвернув ногу! Можете считать меня последним эгоистом.
Я всегда был таким. Я забыл о ее страданиях и видел в них лишь средство завоевать ее руку и сердце.
Да! Прошло всего три четверти часа, и я влюбился по уши, хотя еще час назад не поверил бы, что со мною может такое приключиться.
Я глядел на нее - лежащую у меня на руках.
Какая восхитительная картина! Глаза ее были закрыты, тень от темных ресниц легла на щеки.
Чуть разомкнутые губы открывали моему восторженному взору два ряда маленьких жемчужных зубов; ее темно-золотистые волосы развились и частью скрывали розовую щечку; под муслином и кружевами платья нежно вздымалась грудь.
Ее наморщенный лоб и изредка подергивающиеся уголки рта подсказывали мне, что она продолжает испытывать боль; немногим выпадало увидеть столь прекрасное зрелище! Как мечтал я нести ее все пять миль, не милю!
