Вячеслав Морочко - Спасти сельфов
Морочко Вячеслав
Спасти сельфов
Вячеслав Морочко
СПАСТИ СЕЛЬФОВ
Каждый день мне бывает тошно! Рычаг выскальзывает из рук. Пальцы трясутся. Все бесит: и смрад, и гнусные рожи. До чего ж я их всех ненавижу! И еще эта гадость - амброзия! Я не могу выносить ее запаха! Кто только выдумал эту отраву?! Пришельцы толкуют, она "угнетает" наследственность. Они запрещают амброзию, учредили надзор. Но я их всех ненавижу! Сил моих нет как болит голова! Наверно, сейчас упаду на загаженный пол. И тогда сдерут штраф - вычтут целый жетон. Все кругом вертится, прыгает, скалится... Что-то ударилось. Это - моя голова... об пол. Фу! Стало, кажется, легче дышать. Вот он крадется! То наш амбропол - представитель особой полиции. Работенка такая - следить, чтобы не глушили амброзию. Парень свое дело знает. С пьющего полагается штраф. Только где возьмешь пьющего, если нету амброзии? Вот! Теперь я - живу! Голова - точно стеклышко! Многовато, конечно, жетончик за банку амброзии, зато - к месту и главное вовремя. Что бы мы делали без "амбропола"! В перерывах сидим на лавочках, жуем жвачку и слушаем учителей. Каждый день они говорят об одном и том же - о "губительном действии" растреклятой амброзии. Когда болит голова, мы их просто не слышим. Когда мы "здоровы", - под их бормотание спим. За уроки им тоже платят жетонами: не пропадать же людям от жажды. Я и сам бы мог рассказать о "губительном действии" этой амброзии на мой организм... Я способный. Мне доверено тонкое дело: поднимать, когда загорается лампочка, рычаг вверх, а затем поворачивать - влево и вправо. Большинство наших местных тупиц только дергают рычаги на себя. Лавки, стены и коридоры усеяны листами бумаги. На них нарисовано про амброзию: "О вызываемых ею наследственных изменениях". Об этом талдычат и учителя. Все наши скоты не имеют понятия о чистоплотности. Только глазищами хлопают, когда видят, что я собираю картинки и устилаю ими плиту под своим рычагом. Этим олухам не понять, что в похмельных конвульсиях лучше биться не на холодном полу, - на подстилке из бесполезных советов. Наконец, работа окончена. Мы выползаем, вываливаемся, выкарабкиваемся всей массой наружу. Впереди - веселое счастье, ради которого и рождаются сельфы. Мы - в единым порыве. Когда нас мучает жажда - не стой у нас на пути! Гремят банки амброзии - весело слышать. Их выкатывает подпольный спекулянт - автомат. Пьем. Глоток за глотком в нас вливается радость. Вокруг - милые рожи друзей. Жизнь без амброзии холодна и пуста. Мы почти не едим, - только самые крохи: никогда не хватает жетонов. Спим где придется. Но это не важно. Зато мы - бесстрашные, благородные, гордые сельфы. Когда-то, задолго до этих пришельцев, пытались уже запретить нам амброзию. Жалкие хлюпики предавали народ, желая отнять у него навсегда это светлое диво. Кричали про "Национальное бедствие", "Деградацию личности", "катастрофу". Но мы - не пугливые. Появилась свободная новая раса яростных "сельфов."! Говорят, что потомки пришельцев были как раз те сбежавшие умники. А теперь они вмешиваются в наши дела, нас во всем ограничивают. А амброзия как пилась, так и пьется. Пьют все. У кого нет мозгов - выпивает со скуки, у кого они есть - от тоски. Сельфы пьют, чтобы жить, чтобы вырваться из дерьма, на которое обрекают себя ненормальные трезвенники. Пришельцы собирают нас на работу - называется "Трудовым воспитанием". Им нравится, когда мы все - в куче. Оно и верно. Пить в знакомой компании веселее. Опротивел старый язык, на котором долдонят о трезвости. Мы говорим по-иному. К примеру, я отрываю напарнику ухо, и он верещит, потому что без слов понимает мою к нему нежность. Мне хочется оторвать ему ухо: ведь он такой славный, а ухо - противное! И я отрываю этот ненужный предмет и прячу себе под язык. Бабье не спускает с меня похотливых очей. Они видят, как яростен я и красив. Но они мне уже не нужны. Разве что найдется такая, которую я захочу укусить. Они любуются мною: я так грациозен! Теперь прогуляемся. Я люблю свежий воздух, заходящее солнце и серебристую пыль: в ней я просто неотразим. Я так плавно иду - не иду, а "скольжу"! Должно быть, со стороны это выглядит бесподобно! Сельфы во все времена отличались своей красотой. Но я - прекраснее всех! Я счастлив. Мы счастливы! Ах как нам славно! Чем бы еще скрасить вечер? Взять, например, да свернуть чью-то шею, вырвать кому-нибудь глаз... Мы веселый народ! Вот то место, где разгружаются "боты" пришельцев. Сейчас уже вечер, однако у них на площадке светло точно днем. И чего им все надо. Твердят, что хотят нам помочь.. Но зачем нам их помощь, если амброзию "гонят" запущенные когда-то до нас автоматы? В этом месте полно ротозеев. Ждут чего-нибудь интересненького. Поджидают и песенки распевают. Я пою громче всех! Я сижу и пою возле самой площадки... И ... что же я вижу! Неужто такие бывают?! Какая пришелица! Нежная тоненькая и пушистенькая подобно крысенку, которого я вчера слопал живьем! Никогда такой бабы не видел! Сижу вот, гляжу и кумекую: "А не слетать ли за баночкой, как говорится, для храбрости? А не попробовать ли познакомиться с кралей, пожаловавшей на наш праздник издалека?"
* * *
- Напрасно ты отказалась ждать меня в зале, - говорил Стас, помогая сестре выбраться из транспортера. - Я должен осмотреть грузы, прибывшие с кораблем. - Прости, не хотелось с тобой расставаться, - ответила Вера. -Ты даже не представляешь себе, как я рада, что вижу тебя! Ты всегда был нашим кумиром. Мы завидовали тебе и гордились тобой. Не верится, что и я теперь - на романтической Сельфии, о которой столько мечтали студентами. И рядом ты - мой героический брат, живая легенда! Ну разве это не чудо! - Я тоже счастлив, что вижу тебя, - Стас улыбался, но улыбка не могла скрыть тени печали в глазах. - Как ты изменилась! Я тебя помню еще совсем девочкой... Подожди меня, Вера. Закончу осмотр и поедем в гостиницу. Он двигался вдоль ряда контейнеров, сверяя номера с накладной. По его команде молчаливый гигант-робот грузил контейнеры на транспортер. Стоя поодаль, девушка с нежностью и тревогой смотрела на брата. На лице его она уловила усталость и что-то еще - непонятное, даже пугающее. Вера не умела скрывать свои чувства. - Стас, на корабле говорили, что под предлогом реставрации генотипа, сельфы подвергнутся принудительному облучению. Это правда? Стас только кивнул. - Но ведь это чудовищно! - воскликнула девушка. - Сельфы такие же люди, как мы! Генотип - это суть живой формы. Касаться его, даже с целью коррекции, есть преступление! - А ты знаешь, что такое амброзия? - спросил он. - И про амброзию слышала, - усмехнулась она. - Сейчас принято сгущать краски. А сельфы для нас - это, прежде всего, знаменитые сельфианские "Аполлоны". Людям столь совершенного телосложения, гениальным ваятелям и мудрецам есть чем гордиться. Это великий народ! Мне так хочется поскорее встретиться с сельфами! - Не торопись, - посоветовал Стас. - Бога ради, не отходи далеко. Подожди. Мне осталось немного. Девушка приотстала от пышущих жаром машин: захотелось услышать и звуки и настоящие запахи Сельфии. У края освещенной площадки ей, вдруг, почудилось, что в кустах, где кончалось покрытие, кто-то громко заплакал. Рыдания смолкли внезапно, на пронзительной ноте. Мелькнула какая-то тень. Что-то мягко ударило в спину, навалилось, сдавило шею и грудь. Воздух наполнился смрадом. Девушка вскрикнула, чувствуя, что задыхается, запрокинула руки за голову. Пальцы встретили жесткие липкие космы. Уцепившись за них и резко пригнувшись, Вера с силой рванула какое-то тело через себя. Что-то плюхнулось перед ней на площадку. Стас был уже рядом. В руке его вспыхнул фонарь. Ночь отпрянула за границу площадки... А возле их ног подпрыгивал на спине паучище, величиною с собаку. С трудом удалось ему перевернуться на брюхо. Косматое существо на четырех кривых лапах, хрюкая, и испуская зловоние, припустило к кустам и вскоре исчезло в ночи. - Какое ужасное насекомое! - вскрикнула Вера. - Хотело меня укусить... Как оно называется? Боже мой, Стас! Что с тобой? Почему ты молчишь?!
