Герберт Уэллс - Конус
Раут вздрогнул, повернулся.
— Добрый вечер, миссис Горрокс. — Руки их встретились!
Горрокс придержал дверь с несвойственной ему вежливостью в обращении с мужчинами. Раут вышел, а за ним, бросив безмолвный взгляд на женщину, последовал муж. Она стояла неподвижно, пока легкие шаги Раута и тяжелая поступь Горрокса не заглохли в коридоре. Тяжело захлопнулась парадная дверь. Она подошла к окну, медленно ступая, и остановилась, наклонившись вперед. Мужчины показались на минуту у калитки, выходящей на дорогу, прошли мимо уличного фонаря и скрылись за темной массой низкого кустарника. Свет фонаря упал на их лица, озаряя только ничего не выражающие бледные лики. Она все еще боялась, мучимая сомнениями, и напрасно старалась узнать неизвестное. Женщина села и как-то вся сжалась в большом кресле. Ее широко открытые глаза внимательно всматривались в красные огни доменных печей и поднимающийся к небу дым. Прошел час! Женщина продолжала сидеть, не меняя положения.
Удручающая тишина вечера давила своей тяжестью Раута. Они шли рядом по дороге, молчали и также безмолвно завернули на посыпанную жужелицей дорожку, ведущую в домну.
Голубой туман, напоминающий пыль, окутал все какой-то таинственностью. За серо-темными массами Ганлея и Этрурии легко очерченными золотыми точками уличных фонарей, здесь и там, мелькали освещенные газом окна, желтое сияние работающей поздно фабрики, или блеск переполненного людьми клуба. Множество высоких труб подымалось кверху, четко вырисовываясь на фоне вечернего неба. Почти все они дымились и лишь немногие стояли бездымные, отдыхающие! Здесь и там бледное пятно, напоминающее по очертаниям пчелиный улей, указывало на колесо, черное и острое, резко выступающее на раскаленном небе. Тут были шахты, из которых добывали блестящий уголь. Еще ближе проходила широкая полоса железной дороги и почти невидимые поезда мелькали по ней. Слышалось упорное пыхтенье, звонки, ритмическое постукивание колес, нескончаемые клубы белого пара застилали пейзаж. Налево, между железной дорогой и темной массой низкой горы, окутывая почти все дымом и пламенем, стояли огромные цилиндры доменных печей Джедд-Компани. Печи были центральным сооружением металлургического завода, на котором Горрокс был управляющим. Они стояли тяжелые и угрожающие, полные нескончаемого хаоса пламени и кипящей расплавленной массы. Внизу под ними громыхали прокатные станки и тяжело падал паровой молот, расплескивая по сторонам белые искры железа. Горрокс и Раут видели, как огромное количество топлива было брошено в одну из гигантских печей, и красные языки пламени разгорелись ярче, а дым, смешанный с черной пылью, каскадом поднялся к небу.
— Да, вы поистине достигаете замечательных эффектов своими доменными печами, — проговорил Раут, нарушая молчание, ставшее невыносимым.
Горрокс что-то пробормотал. Он стоял, опустив руки в карман, нахмурился и глядел на дымящуюся железную дорогу и оживленный завод вдали. Он думал, погруженный в разрешение сложной проблемы. Раут бросил на него беглый взгляд и снова посмотрел в сторону.
— В настоящую минуту ваши лунные эффекты еще не созрели, — продолжал он, глядя вверх, — луна еще скрыта остатками дневного света.
Горрокс посмотрел на него, и в выражении его лица было что-то напоминающее внезапно разбуженного человека.
— Остатки дневного света… конечно, конечно.
Он тоже взглянул на луну, бледную на летнем небе.
— Пойдем, — сказал он и схватил руку Раута и двинулся по дорожке, ведущей к железной дороге. Раут упирался. Их глаза встретились и прочли тысячу мыслей. Которые их губы не смели произнести. Рука Горрокса сжалась, а затем ослабела. Он отпустил раута и прежде чем тот успел сообразить, они уже шли рука об руку по дорожке.
— Ты видишь, как горят железнодорожные сигналы в направлении Берзлема? — проговорил Горрокс. Он шел быстро и локтем крепко прижимал руку Раута. — Маленькие зелененькие огоньки, красненькие и беленькие — все они, как в тумане. Ты ценишь красоту, Раут, у тебя хорошо наметан глаз. А это чудесное зрелище. Взгляни на мои доменные печи, как они вырастают, когда мы спускаемся с горы. Вот, эта направо, моя любимица, семьдесят футов. Я сам ее закладывал, и в ее брюхе в течение долгих пяти лет весело кипит чугун. Я как-то особенно ее люблю. Вот, эта красная полоска там какого-то прелестного теплого оранжевого цвета скорей, раут — это пудлинговые печи и в этом горячем свете три черные фигуры — ты видел белые искры парового молота. Это прокатный цех. Идем! Каким грохотом и треском раскатывается звук по полу. Листовое железо, раут, — забавная это вещь. Оно похоже на зеркало, когда только выходит из-под станка. Снова грузно падает молот. Пойдем!
Он должен был замолчать. Чтобы перевести дыхание. Рука его онемела, сжимая руку Раута. Он, как одержимый, шел по черной дорожке к рельсам. Раут не вымолвил ни одного слова, он всеми силами старался противостоять Горроксу.
— Послушай, — сказал он с нервным смехом, — какого чорта ты отрываешь мне руку, Горрокс, и тянешь меня куда-то?
Наконец Горрокс освободил его. Он снова переменил тон.
— Отрываю тебе руку? Прости меня.
Но ведь это ты научил меня так дружески прогуливаться.
— Ты еще не разучился разбираться в тонкостях, — проговорил Раут и деланно рассмеялся. — Ей-богу, я весь в синяках.
Горрокс не извинился. Они стояли у подножья горы рядом с забором, отделявшим железнодорожный путь. Они приближались к заводу, который, казалось, раскинулся на большое расстояние. Теперь, для того, чтобы увидеть доменные печи, надо было смотреть вверх, а не вниз. Вид на Этрурию и Ганлей исчез, когда они спустились. Перед ними вырос столб с надписью: «б_е_р_е_г_и_с_ь п_о_е_з_д_а». Буквы были наполовину скрыты угольной пылью.
— Чудесное зрелище! — сказал Горрокс и помахал рукой. — Вот идет поезд. Клубы дыма, оранжевое сияние круглого глаза впереди, мелодичное постукивание. Чудесные эффекты! Мои доменные печи были раньше еще прекраснее, до того, как мы им в глотку загнали эти конусы, чтобы сохранять газ.
— Как? — спросил Раут. — Конусы?
— Конусы, милый человек, конусы; я покажу тебе один из них поближе. Пламя вырывалось прямо из глотки наружу, здорово? Целые колонны, тучи красно-черного дыма днем и столбы пламени ночью. Теперь мы отводим его через особые трубы и пользуемся им для подогревания мехов. Сверху прикрываем конусом. Тебя, наверное, интересует этот конус?
— Но время от времени, — перебил его Раут, — оттуда все-таки появляются языки пламени и дым.
— Конус не наглухо закрывает отверстие. Он привешен на цепи к рычагу, который уравновешивается противовесом. Ты увидишь его ближе. Иначе, конечно, невозможно было бы прокладывать топливо. Время от времени конус наклоняется и появляется пламя.
