А Торосов - Следующий день
- Ну-с, а теперь закурим.
На этот раз я уже не рассмеялся. Я внимательно посмотрел на Олега, протянул ему пачку с тумбочки, и он стал перебирать в ней пальцами, пока не выбрал себе сигарету. Я последовал его примеру, выбирая сигарету с плотно приклеенным фильтром: бывает у моего любимого "Люкса" такой недостаток - плохо приклеенный фильтр; затем я стал разминать сигарету в пальцах и продолжал смотреть, как то же самое делает Олег, потом я бессознательно потянулся туда, где обычно в правом кармане пиджака держу спички, а Олег тем временем вытащил из правого кармана своего пиджака коробок, зажег спичку, дал мне прикурить, прикурил сам и погасил спичку, помахав ею в воздухе.
Все его жесты были мне очень знакомы.
Сейчас Олег курил, выпуская дым через как-то странно искривленные тонкие губы.
Я выпустил дым, опустив левый уголок рта, и подумал, что ничего странного в его искривленных губах нет; я и сам их искривляю точно так же. Вот именно _точно так же_.
Тогда я спросил:
- Кто... вы?
- На этот вопрос мне придется ответить, хоть он и не в очереди, улыбнулся Олег и продолжил цитатой из моей любимой книги: - "Дабы не дать твоему изумлению развиться до степени болезненной..."
Цитата подействовала на меня успокоительно, но Олег тут же продолжил:
- Я - это ты.
"Готово дело, - мелькнуло у меня в голове, - я в больнице!" Вот откуда отдельная палата и май за окном! У меня была амнезия, и я ничего не помню. А это либо псих из соседней палаты, либо врач с каким-то диким методом лечения, либо... либо моя галлюцинация".
Нестерпимо захотелось проверить последнее предположение - надавить на глаз, но сделать это было как-то неудобно. Однако Олег, по-прежнему улыбаясь, кивнул, и я надавил, подумав при этом: "Плевать! Не хватало еще стесняться психов, врачей, а тем более собственных галлюцинаций!" Олег раздвоился, но никуда не исчез. Оставалась первая альтернатива.
- Ты не в больнице, - заговорил Олег, - не удивляйся, что я как будто читаю твои мысли. Просто я прошел уже через все это, а еще я прошел через первые тридцать лет твоей жизни. Короче говоря, я - это ты в тридцать лет, а сейчас тебе тридцать четыре.
- Думаешь, стало понятнее? - спросил я, стараясь говорить как можно язвительнее, но это мне не удалось.
- Слушай и не перебивай. Потом, когда я закончу, я представлю тебе любые доказательства моей правоты, а сейчас слушай и старайся верить.
Обещание доказательств - сильное обещание. На меня, во всяком случае, оно всегда действовало, и я, бросив в угол погасшую сигарету, сказал:
- Говори.
- С тех пор, как ты умирал, и по сей день прошло много времени, очень много...
- Это-то я вижу, - кивнул я на окно, - ведь сейчас май?
- Май, и притом не одна тысяча девятьсот восьмидесятый... как ты думаешь.
Мне бы и в голову не пришло об этом думать, я ведь просто знал, а выходит, на тебе!
- И амнезии никакой у тебя не было, - продолжал Олег, - было гораздо хуже. Ты был... как бы это выразить... Почти мертвым... Да, в сущности, совсем мертвым!
Так, понял я, летаргия. Правда, к чему этот бред насчет "Я - это ты"? Хотя, черт его знает, я, может, провалялся трупом не месяц и даже не год... И теперь у них такие вот методы. "Я - это ты". Он врач. И он в меня вжился.
Ничего особенного. Я провалялся трупом много лет, и теперь у меня нет ни родных ни знакомых?..
- Как же так, - повернулся я к Олегу, - выходит, я теперь совсем один?
- Ну, вовсе нет, - улыбнулся Олег, - во-первых, с тобой я, а потом кое-кого из знакомых ты тут увидишь, обещаю тебе. Но об этом чуть позже, ладно? В общем, ты умер. Ты действительно умер тогда, в тысяча девятьсот восьмидесятом, и не от саркомы легкого, как ты сейчас подумал... А впрочем, считай, что от саркомы. Я бы на твоем месте и считал, тем более _то, от чего ты умер на самом деле_, сейчас ни малейшего значения не имеет... С тех пор прошло много лет... Очень много...
- Сколько именно? - спросил я.
- А какая разница? Ты что, сможешь почувствовать, если я скажу тебе: тридцать тысяч? Или сможешь усечь разницу между тридцатью тысячами и пятьюдесятью? Тем более что в действительности прошло... - он сделал паузу, - черт его знает, сколько... У него сейчас нет летосчисления. В нашем смысле нет.
- У кого "у него"? - не понял я.
- У человечества.
Мне стало интересно: Я не могу сказать точно, что именно сейчас испытывал - веру или недоверие. Вернее всего, не было ни того, ни другого, а только любопытство. Правда это или нет, все равно очень скоро выяснится, а сейчас мне ничего не грозит, это-то я, глядя на Олега, знал, от него мне ничего не грозит, и нечего бояться, а значит, и терзаться вопросом: "правда - неправда?" - нечего, а надо слушать, благо слушается.
- Но об этом потом, - сказал Олег, - ты все абсолютно узнаешь, но чуть погодя, сейчас же слушай главное: ту умер, прошло много лет, и тебя воскресили.
А вот этому я точно не поверил:
- На кой я ему, интересно, сдался, чтобы меня воскрешать? В музей монстров оно меня поместить хочет, что ли?
- Кто хочет? - не понял на сей раз Олег.
- Человечество.
- Это я сейчас объясню... Ты бы смог обойтись без пальцев? Вернее, без одного пальца?
- Ну, смог бы...
- А вот пианист нет. Да и ты с удовольствием бы вырастил отрезанный палец, если бы это было возможно, так?
- Так...
- И если бы у тебя отрезали палец, тебе ведь было бы больно?
- Разумеется!
- Ну так вот, грубо говоря, все мы, все люди - пальцы человечества. Когда мы умираем, когда нас отрезают, ему больно... И так же, как и пианист, оно не может обойтись без любого из нас... И как только у него появилась возможность, оно стало отращивать потерянные пальцы. Вот и все, и никакого бессмертия души. Мне ведь не хуже тебя известен мой... твой догмат об абсурдности такого бессмертия!
Да, есть у меня такой догмат. Я считаю, что только безмерное тщеславие человека могло заставить его поверить, будто бог или там природа, не важно кто, настолько заинтересованы в его душе, что позаботятся о ее бессмертии. Будто у бога или у природы нет никаких других занятии, как только пестовать бессмертную душу. Да им, богу и природе, с высокой колокольни наплевать на то, смертна наша душа или бессмертна и есть ли она вообще. Но то богу и природе, потому, как бога нет, а природа бездушна. Человечество - другое дело. Человечеству далеко не наплевать, смертна или бессмертна душа человека, и, как только оно смогло, оно сделало... Разумеется, так. Теперь я верил.
И тому, что этот человек передо мной я, я верил тоже. Это я, или мой двойник, или еще что-то, черт его знает что, но именно что-то в этом роде...
- Дошло? - спросил Олег.
Еще как дошло.
- Конечно, тебе легко, - продолжал он, - мне тоже было ничего - меня встречал Наш Первый... Вот каково ему пришлось, представить себе возможно, но трудновато...
