Рэй Брэдбери - И новизной они гонимы
— Ну и как вы тут поживаете? — быстро спросил я и неожиданно для самого себя разразился смехом.
— Извини меня, — сказал я наконец, застегивая бюстгальтер у нее на спине. — Вечер только начался, а я впихиваю тебя в одежду. Я…
Где-то хлопнула дверь. Я повернулся, ожидая увидеть герцогиню.
— Ушла, — пробормотал я. — Дом поглотил ее.
И действительно, я не видел ее до того самого дождливого утра во вторник, в точности, как она и предсказывала. К тому времени она уже забыла мое имя, мое лицо и мою душу.
— О Господи, — произнес я. — Что это? А это что?
Нора все еще одевалась на ходу, когда мы подошли к двери в библиотеку. Гости были словно разделены гигантским зеркалом, казалось, одна группа была отражением другой.
— Это, — махнула рукой Нора, — балет из Манхэттена, они прилетели сюда на реактивном самолете. Слева — танцоры из Гамбурга, они летели в противоположном направлении. Божественный состав. Соперники в балете, они не в состоянии выразить взаимное презрение и сарказмы словами. Они вынуждены продолжать свою мышиную возню средствами пантомимы. Встань в сторону, Чарли. Валькирия должна превратиться в рейнскую служанку. А вон те парни уже и так рейнские служанки. Защищайте фланг!
Нора была права.
В бой влились новые силы.
Красные лилии громоздились одна на другую, взметая языки пламени, чтобы опасть, отступить и догореть. Хлопая дверьми, противники врывались в комнаты. То, что было ужасом, превращалось в ужасную дружбу, а дружба оборачивалась в жаркую, беззастенчивую, хотя, слава Богу, скрытую страсть.
Кроме того, на уик-энд обрушилась целая лавина писателей, художников, режиссеров, поэтов.
И я попался. Среди сплетения тел свободных молодых женщин я забыл о реальности, я вернулся в нее только в понедельник.
Прошло много времени, я пропустил множество вечеров, и вот я снова здесь.
Вот оно, это имение, вот оно, Гринвуд, и как же тихо вокруг… Не слышно музыки, не подъезжают машины. Ну, привет, подумал я. На берегу озера застыла новая статуя. Еще раз привет… Нет, это не статуя…
Это была сама Нора. Одна, ноги поджаты под платье, она неподвижным взглядом уставилась на Гринвуд, как будто я вовсе не приехал, как будто она меня не видела.
— Нора? — Но взгляд ее так неотрывно был устремлен на дом, на его тяжелую крышу, на окна, полные бездонного неба, что я тоже повернулся и уставился на него.
Что-то было не так. То ли дом ушел на пару футов в землю, то ли, наоборот, земля вокруг него осела, обнажив, словно сидящий на мели, вывешенный в прохладном воздухе фундамент.
Может быть, случилось землетрясение, и дом тряхнуло бесцеремонно, перекосив оконные рамы и дверные проемы.
Парадная дверь Гринвуда была распахнута настежь. И через эту дверь дом дохнул на меня. Странно и таинственно. Подобно тому, как иногда просыпаешься ночью и чувствуешь теплое дыхание жены. Ты хочешь ее встряхнуть, разбудить, зовешь по имени. Кто она, как, что? Но сердце срывается, и ты остаешься лежать в постели без сна, рядом с чужой, незнакомой женщиной.
Я сделал шаг. Я чувствовал свое отражение в тысяче окон, когда прошел по траве и встал рядом с Норой.
Тысячи «я» тихо сели.
Нора, подумал я. О Боже, вот мы и снова здесь.
Мой первый визит в Гринвуд…
В течение всех этих лет мы встречались то тут, то там, как люди, увлекаемые толпой. Как любовники на остановке, мы пожимали друг другу руки, или наши тела сжимала толпа, рвущаяся к открытым дверям. И потом, на улице, — ни единого прикосновения, ни единого слова… Ничего в течение многих лет.
Или же, как будто в жаркий полдень в разгар лета мы разошлись на берегу реки и ушли вниз и вверх по течению, не думая о том, что вернемся и наши судьбы встретятся. И вот закончилось еще одно лето, солнце зашло, и сюда пришла Нора, волоча пустое ведро, и я вернулся сюда с ссадинами и язвами на коленях. Пляж пуст, миновал еще один странный сезон, оставив нам возможность сказать друг другу: «Привет, Чарльз» — «Привет, Нора». И поднялся ветер, море почернело, словно огромная стая осьминогов прошла мимо, оставив после себя чернильное облако.
Я часто думал, вот придет наконец день, когда мы, совершив долгий круг, вернемся к точке исхода и останемся. Может быть, лет двадцать тому назад и был такой момент, когда наши теплые дыхания с разных сторон надежно удерживали в равновесии нашу любовь, словно перышко на кончике пальца.
Это было, когда я наткнулся на Нору в Венеции, далеко от дома, далеко от Гринвуда, там, где она могла принадлежать кому угодно, даже мне. Но так или иначе, мы были слишком заняты друг другом и не успели произнести слова, которые сделали бы наш союз постоянным. И на другой день, дав отдых губам, уставшим от взаимных нападок, мы не сыскали в себе сил, чтобы сказать, что навсегда останемся вместе. И завтра, и послезавтра, снимем где-нибудь квартиру или купим дом, только не Гринвуд, больше никакого Гринвуда, никогда. Но то ли дневной свет был слишком жесток, высвечивая слишком много пустот в душах, то ли, что верней всего, капризным детям опять все наскучило.
А может быть, мы боялись тюрьмы для двоих? Какая бы причина ни была, перышко, удерживаемое в равновесии дыханиями шампанского, дрогнуло. И никто не знал, чье дыхание пресеклось первым. Нора сказала, что ей якобы пришла срочная телеграмма, и укатила в Гринвуд.
Наша связь распалась. Испорченные дети никогда не писали писем. Я не знал, какие песочные замки она разрушила. А она не знала, какие покрывала выцвели от любовного пота, выступавшего на моей спине. Я женился, потом развелся, потом слонялся по свету.
И вот мы снова приехали сюда, к знакомому озеру. Мы пришли из разных краев в этот странный день. Мы беззвучно взывали друг к другу, стремились друг к другу, не двигаясь с места, как будто и не расставались все эти годы.
— Нора, — я взял ее за руку. Рука была холодна. — Что стряслось?
— Стряслось?! — она рассмеялась, потом умолкла, отвернувшись. И вдруг снова рассмеялась срывающимся, надрывным смехом, который мог в любой момент перейти в рыдания.
— О, мой милый Чарли, мне лезут в голову дикие мысли о чем попало, я с криком просыпаюсь ночью, когда мне снятся кошмары. Стряслось, Чарли, стряслось!
Она вдруг испуганно умолкла..
— А где же слуги? Гости?
Она ответила:
— Вечер был вчера.
— Невероятно. Ты никогда не устраивала ночных гулянок по пятницам.
По воскресеньям по всей этой лужайке лежали несчастные, закутанные в постельное белье. В чем дело?
— Ты хочешь спросить, Чарли, зачем я тебя пригласила сюда сегодня? — Нора все еще смотрела на дом. — Чтобы передать тебе Гринвуд. Это подарок, Чарли, если ты найдешь в себе силы остаться здесь, если ты сможешь с этим примириться.
