Сергей Дмитрюк - Лава
Иногда в такие минуты я немного сожалел, что два года назад отказался поселиться в доме, где жили представители местной власти, члены революционного Совета и Службы безопасности со своими семьями. Такие дома располагались в самом центре города и были оборудованы всем необходимым, даже визиофонной связью. В "правительственном квартале" имелся и свой продуктовый распределитель. Почему-то здесь, на Гивее, считалось, что представители народной власти должны быть обеспечены всем необходимым в первую очередь, и не в чем и никогда не нуждаться. "Мозг революции должен оставаться ясным, чтобы вести народную массу к светлому будущему!" - так гласил один из здешних лозунгов, перефразировавший слова одного из народных вождей... Может быть это и так, но, себе, гостю с Земли, я не мог позволить подобную здесь роскошь. Юли тоже придерживалась этого правила.
Подумать только! Всего два года назад она, подобно растерянному птенцу, выпавшему из родного гнезда, удивлялась здесь всему и вся, а теперь, наверное, лучше меня разбирается в сложной обстановке, сложившейся на планете с приходом народной власти. Два года назад... Святое небо! Как же давно это было! Я взглянул на свое мрачное отражение в зеркале и стер с него крупные капли воды...
... Мириады звезд пронизывали пространство иглами холодного света, несшего из бесконечных глубин Вселенной память о ее былом могуществе. Но свет этот таял в моих глазах, оставаясь незамеченным. И только одна крохотная голубая "звездочка", барахтавшаяся в лучах родного Солнца, словно младенец в материнских руках, приковывала мой взгляд, наполняя душу давно забытым теплом.
Уже совсем скоро она станет много крупнее, займет все пространство экранов. Станут различимы знакомые с детства контуры материков; прозрачная зеленоватая гладь океанов заблестит в лучах солнца золотистой рябью; поплывут медленными тяжелыми волнами белоснежные громады облаков, бесследно тая на ночной стороне планеты...
Земля - родная, безмерно прекрасная и зовущая! Пока еще она слишком далека, но уже скоро, совсем скоро я смогу ступить на ее луга, вдохнуть ее пьянящего ветра, упасть в мягкие объятия ее трав.
- Тебя там кто-нибудь ждет? - Кита Мукерджи неслышно подошла к моему креслу, положила руку мне на плечо.
Сердце сжалось давно забытой болью, тоскливо защемило в груди. Сколько раз за последние месяцы полета я задавал себе этот вопрос! Память - беспощадная, неотвязная память - не давала мне покоя и сна. И сейчас я не знал, что ответить врачу "Черного Грома".
- Не знаю... - Голос мой прозвучал глухо и незнакомо.
Пристальный черный взор Киты Мукерджи устремился на экран, словно свет звезд, пронизывая пространство, разделявшее нас с Землей. Я почувствовал, как пальцы ее сжались на моем плече. Тихо сказала:
- У меня там остался сын. Сейчас ему должно быть уже ... Хотя нет, теперь там меня могут ждать только внуки. Подумать только, - грустно усмехнулась она, - как все обернулось для нас всех... Время так неумолимо и безжалостно!
Она вопрошающе посмотрела на меня.
- Странная штука время! Мы так мало знаем о нем, и так отважно и бездумно бросаемся в его пучины, пытаясь покорить Вселенную! Но разве это возможно, Максим? Разве может человек покорить Время? Ведь оно безгранично, бесконечно и всеобъемлюще, как сама Вселенная, которая и есть Время!..
Кита замолчала, задумчиво глядя в иллюминатор, где штрихи звезд медленно плыли по темному стеклу, устремляясь в неизведанные пучины пространства. Затем она повернулась ко мне и ободряюще улыбнулась.
- Все будет хорошо, Максим! Теперь все будет хорошо, поверь мне!..
Тяжелые металлические створки входного люка с глухим протяжным рокотом ушли в сторону, и ослепительное голубое небо ворвалось внутрь "Черно Грома". Высоко-высоко, в бездонной глубине его парили черные контуры острокрылых птиц, взиравших с высоты на цветущую Землю.
Я прикрыл ладонью глаза, успевшие привыкнуть к полумраку шлюзовой камеры, шагнул к выходу и остановился, вдыхая полной грудью свежий майский ветер, напоенный запахами молодой листвы и цветущей сирени. Казалось, целую вечность не видел я этого ясного неба, не вдыхал этого чистого воздуха. Вкус гари, горячего железа и биосмеси, копившийся в легких последние три месяца карантина на Орбитальной, выветривался из меня с каждым новым вдохом.
Чья-то мягкая рука уверенно легла на мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с глубокими черными глазами Киты Мукерджи. Врач "Черного Грома" подошла ко мне почти вплотную и устремила взгляд в солнечное слепящее небо.
- Вот и дома! - Она глубоко и с наслаждением вдохнула налетевшего ветра и посмотрела на меня. - Тебя встретят?
- Не знаю... Навряд ли. Никто не знает о моем возвращении на Землю.
- Почему ты так думаешь? - Глаза Киты Мукерджи лукаво заискрились. - Мы же целых три месяца провели в карантине на Орбитальной!
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего особенного, - пожала плечами Кита.
- Мне будет не легко, - вздохнул я.
- Нам всем будет не легко, после всего пережитого, - добавила Кита. Она хотела еще что-то сказать, но в это время металлическая дверь позади нас тихо щелкнула, и в шлюзовую камеру вошли Рэй Скэлиб и Тиэ Грифф. Вслед за ними появился Павел Зарев и остальные участники экспедиции.
Стеклянные двери вагона магнитной дороги бесшумно раскрылись, и я вышел из поезда под пушистые ветви цветущей сирени. С возвышенности, на которой располагалась станция магнитной дороги, были хорошо видны крыши коттеджей Окраины, словно островки суши, плававшие в зыбких душистых волнах цветущего кустарника. Вид их, томящие волнующие запахи сирени вызвали в душе мучительно дорогие воспоминания.
По широкой дорожке, устланной фигурными плитами синеватой смальты, я спустился на тихую улочку, протянувшуюся между живых изгородей из кустов акаций, и вошел в сад, где не был долгих четыре года. Сердце сжалось тоскливо и тревожно. Мягкая трава, словно ворсистый ковер, заглушала мои шаги.
Юли стояла у широко распахнутого окна, и не заметила моего появления. Я подошел ближе и замер, задыхаясь от нахлынувшего волнения. Легкий ветер мягко ударялся о ее лицо, взбивая пушистые пряди на лбу. Каждая черточка этого лица, бесконечно любимая и дорогая, заставляла трепетной нежностью биться мое сердце.
С задумчивой грустью смотрела она в голубое небо сквозь оконную раму, и вздрогнула, когда на стекле, словно истершееся в памяти воспоминание, появилось мое отражение. Минута, которую мы молча смотрели друг другу в глаза, показалась мне вечностью, и не нужно было никаких слов: все выстраданное, все пережитое и невысказанное за эти годы разлуки стояло в ее глазах, окунаясь в которые, я тонул полностью и безвозвратно. И лишь одна единственная фраза сорвалась с ее губ, прозвучав так обыденно, словно я вышел из этого дома только вчера:
