Брюс Стерлинг - Царица цикад
– Типичный образчик примитивной причинно-линейной логики! – парировал Уэллспринг. – Вы, консерваторы, вечно ищете себе точку опоры вне уровней гностической метасистемы. Очевидно, что всякое разумное существо обязано уметь абстрагироваться от любого из нижних уровней пригожинского горизонта событий. Сейчас настало время, когда мы должны перестать озираться вокруг в поисках твердой почвы под ногами. Нам давно пора научиться ставить в центр событий именно самих себя. А если кому-то нужна точка опоры, то, находясь в центре событий, не следует искать ее под ногами; из окружающего нас множества таких точек мы можем свободно выбрать себе любую!
Уэллспринг сорвал-таки аплодисменты. С видимым удовольствием дослушав их, он продолжил:
– Вы не можете со мной не согласиться Евгений: Царицын Кластер, оказавшись в совершенно новом моральном и интеллектуальном климате, переживает сейчас пору своего расцвета. Непредсказуемость этого процесса, невозможность свести его к сухим цифрам – вот что пугает вас как ученого. Постгуманизм ставит во главу угла не только свободу, но и изменчивость форм; его метафизика достаточно бесстрашна, чтобы охватить своим пониманием весь живой мир именно таким, каков он есть. И именно это понимание позволяет нам осуществлять такой экономически абсурдный проект, как создание среды обитания на Марсе, который вы, со своим псевдопрагматическим складом ума, просто не в состоянии воспринять, не в состоянии даже оценить те неисчислимые выгоды, которые он нам принесет.
– Оставьте ваши семантические кунштюки! – возмущенно фыркнул профессор.
Я видел его впервые и подозревал, что Уэллспринг затащил его сюда исключительно с целью сперва насадить на крючок, а затем подвергнуть публичному избиению.
Лично у меня некоторые аспекты постгуманизма, исповедуемого теперь в ЦК, вызывали самые серьезные сомнения. Впрочем, открытый отказ от поисков каких-либо моральных критериев был сильной стороной этого учения и, безусловно, делал нас более свободными. Глядя на возбужденные, исполненные энтузиазма лица тех, кто слушал Уэллспринга, я невольно сравнивал их с унылыми, бесцветными, деланно бесстрастными физиономиями, некогда окружавшими меня. Я вспомнил давние обманы, хитрость и лукавство... После двадцати четырех лет, проведенных в рамках жесткой дисциплины, установленной в своих владениях Советом Колец, после двух долгих лет под псами, сегодняшнее мое освобождение от этого страшного пресса было подобно взрыву.
Я втянул носом новую порцию фенетиламина – природного амфетамина – и сразу почувствовал легкое головокружение. Мою голову заполнило раскаленное ур-пространство первичного деситтеровского космоса, готовое в любой момент совершить прыжок Пригожина в нормальный пространственно-временной континуум на второй пригожинский уровень сложности. Постгуманизм учил людей мыслить в категориях скачков и пароксизмов, в категориях структур, группирующихся вокруг неких уровней, имевших не поддающиеся адекватному описанию очертания. Впервые подобный подход предложил древний земной философ Илья Пригожин. Я начал воспринимать это учение все более непосредственно по мере того, как мое, сперва не слишком сильное, влечение к ослепительной Валерии Корстштадт нарастало и конденсировалось, пока не сколлапсировало в узловатый тугой клубок неистового желания; желания, которое даже самые сильные супрессанты не могли разрушить, а лишь слегка притупляли.
Валерия скользила по комнате. Тяжелые, украшенные драгоценными камнями, витые шнуры бахромы на ее юбке медленно извивались, словно сытые змеи. Она была красива безличной красотой обновленных; лицо ее покрывала искусная, возбуждающая и соблазнительная роспись. Сейчас я хотел ее больше всего на свете. И с самой первой нашей встречи, после первого мимолетного флирта, я знал, что между нами стоят только псы.
Уэллспринг тронул меня за плечо. Пока я стоял, восхищенно глядя на Валерию Корстштадт и изнывая от вожделения, он закончил свои философствования; его, аудитория рассосалась.
– Долго еще, сынок? – спросил он.
Вздрогнув, я автоматически взглянул на наручные часы:
– Осталось всего двадцать минут, Уэллспринг.
– Отлично, сынок. – За Уэллспрингом водилась слабость: он любил пользоваться старинными словечками вроде вот этого «сынок». – Когда псы уберутся, нынешний вечер будет принадлежать только тебе. Я тоже уйду, чтобы не затмевать час твоего торжества. Кроме того, меня ждет Матка. Ты принес с собой то, что ей причитается?
– Ваши пожелания исполнены в точности, – сказал я, отлепил от бедра пластырь, достал из-под него коробочку и передал ее Уэллспрингу.
Он ловко приподнял своими сильными пальцами тугую крышку, заглянул внутрь, помолчал секунду и, громко рассмеявшись, воскликнул:
– Боже! Какая красота!
Затем он резко убрал коробочку в сторону. Дар Матке заблистал в воздухе над нашими головами. То был искусственный самоцвет, размером с детский кулак, грани которого сверкали зеленью и золотом эндолитического лишайника. Драгоценный камень медленно опускался вниз, вращаясь и отбрасывая на наши лица маленькие цветные зайчики.
Он уже почти упал, как вдруг откуда-то возникший Кулагин подхватил его самыми кончиками растопыренных пальцев. Левый глаз Кулагина, искусственный имплант, блестел от возбуждения.
– Ейте Дзайбацу? – спросил он.
– Да, – ответил я. – Они синтезировали камень. Но сам эндолитический лишайник – моя интеллектуальная собственность. – Я краешком глаза отметил, что вокруг нас уже успела собраться группка зевак, и добавил, повысив голос: – Наш хозяин – истинный ценитель подобных вещей.
– Только с финансовой точки зрения. – Кулагин говорил спокойно, но очень умело подчеркивал тоном важность своих слов. – Теперь я понимаю, почему ты запатентовал процесс на свое имя. Поразительное достижение. Ни один Инвестор не сможет противостоять непреодолимо влекущей к себе силе ожившего камня. Не так ли, друзья? Недалек тот день, когда посвящаемый сегодня новый член нашей лиги будет очень богатым человеком.
При этих словах я быстро взглянул на Уэллспринга, но тот сперва незаметно для остальных приложил палец к губам, а потом громко продолжил:
– И это богатство поможет ему превратить Марс в цветущий сад. Ему и нам. Отныне мы не будем зависеть от чужих прихотей при финансировании нашего проекта. Друзья! Всем нам предстоит пожинать плоды великих достижений Ландау, его новых открытии в области генетики. – Уэллспринг взял самоцвет и спрятал его в коробочку. – Сегодня я буду иметь честь преподнести эту драгоценность в дар Матке. Это для меня даже двойная честь, поскольку есть и моя заслуга в том, что творец этого чуда сегодня с нами!
