Альберт Валентинов - Дуэль нервного века
Труп был ужасен. Не только лицо - в сине-багровых пятнах с закатившимися под веки зрачками, так что в глазницах тускнели белки, как несвежие облупленные яйца. Ужасна была и фигура - неестественно вывернутая, с выпирающими из-под задранной рубашки ребрами и вдавленным животом. Ноги были скручены, будто их кости размолотили в порошок. Руки, перевитые жилами, вцепились в горло, разорвав воротник. Каждая часть тела словно умирала сама по себе, постепенно теряя привычную форму. Казалось, на полу лежала грубо раскрашенная глиняная статуя, растоптанная взыскательным скульптором.
Мне и раньше приходилось видеть мертвецов. Правда, сейчас я не мог вспомнить ни одного, но твердо знал, как должны они выглядеть в гробу, после наведения приличествующего макияжа - с умиротворенным лицом и благопристойно сложенными руками. Такие мертвецы вызывают минорное почтение и не блещущие новизной мысли о бренности всего земного. Здесь же смерть выступила в своей обнаженной сути - не как логическое завершение бытия, а как торжествующая разрушительница, орудие безжалостного времени, покрывающего мглой забвения судьбы людей и народов.
Я философствовал от страха, потому что этот труп в моей квартире кричал об опасности. Опасности холодной и неотвратимой, как болотный туман. И, привалившись к телефонному столику, сжимая в руке трубку, которую так и не положил на рычаг с тех пор, как вызвал милицию, я упорно старался преодолеть отвратительную дрожь, от которой тошнит, слабеют ноги и чувствуешь себя голым и беспомощным. Словно птенец, вывалившийся из гнезда в неведомый мир, где каждая секунда может оказаться последней. И ты пропускаешь их через себя, эти секунды, - одну за другой...
Я и был в неведомом мире. И одновременно в странно знакомом. Память продолжала выплескивать все новые и новые подробности. И я уже знал, почему так запущена моя квартира, хотя мне все еще казалось, что я впервые распахнул ее двери: из-за событий последних месяцев, полностью выбивших меня из колеи. А направлял события человек, лежащий на ковре. Я еще не мог вспомнить, кто он, этот мертвец, но уже твердо знал, что вся моя жизнь связана с ним.
Считается, что знакомая обстановка помогает обрести душевное равновесие. Но непривычное горизонтальное положение человеческого тела исказило геометрию комнаты. Я блуждал взглядом по стенам, будто и в самом деле впервые попал сюда. Квартира стала чужой, враждебной. Выпятилось неудачное расположение телевизора в углу, старенькой радиолы на табуретке от кухонного гарнитура (до сих пор не удосужился купить тумбочку), книжного шкафа рядом. Эта часть комнаты была перегружена вещами, поэтому противоположная, где был только диван и лежал труп, казалась до неприличия голой. "Надо бы переставить книжный шкаф", - мелькнула неуместная мысль.
Я старался не смотреть на мертвеца - естественная реакция здоровой психики после первого приступа любопытства. Но, даже глядя в сторону, отчетливо видел его. А потом увидел и портрет... Как же я его раньше-то не заметил - карандашный набросок, сделанный бывшей приятельницей, студенткой художественного училища. Она рисовала, лежа на диване, на листе обычной писчей бумаги. Мы как раз окончательно рассорились, и я не мог скрыть облегчения. Это ее взбесило, и, на мой взгляд, без всякой логики, поскольку она пришла с твердым намерением объявить о нашем разрыве и усиленно демонстрировала, как рада от меня избавиться. Очевидно, ей хотелось, чтобы я сыграл сожаление, раскаяние или чего там еще, может быть, уговаривал ее остаться, словом, выдержал джентльменский стиль. Бросая на меня мстительные взгляды, она несколькими штрихами изобразила мое лицо. Строго говоря, это был не шарж - его всегда можно оспорить. Здесь же был вполне реалистический портрет. Но слишком безвольные губы-шлепанцы, слишком круглые наивные щеки, слишком самоуглубленное выражение глаз... Только женщина может так без промаха отомстить. Потом она приколола листок к стене, оделась и ушла, чтобы больше не возвращаться. Кажется, через месяц или полтора я нашел за диваном какую-то часть женского туалета. Случайно или нет, но многие мои приятельницы после ссоры забывали у меня свои вещи, только никогда за ними не возвращались.
Рисунок мне не нравился. Но откалывать его я сначала поленился, а дальше привык и перестал замечать. И вдруг мне показалось, что они смотрят друг на друга - портрет и покойник. Затаенный взгляд одного в смятении погрузился в безумные, выскочившие из орбит глаза другого. Будто, прощаясь, подводят итог давнему спору... О чем они говорили, какое соглашение заключили между собой? Да и было ли соглашение?
Только они двое имели право находиться в этой комнате. Я был здесь лишним.
И словно мало было мне унизительного страха, так еще накинулось щемящее чувство бездомности. Никогда больше квартира не станет той уютной раковиной, в которую прячешься по вечерам, чтобы снова стать самим собой. Я вдруг почувствовал, как она дорога мне с этой неудобной мебелью и дурацкой люстрой, которую пришлось купить, потому что ничего приличного в магазинах не было. А тут еще эти люди - следователь, врач, фотограф и еще два-три человека, роль которых я не мог определить. То, что они делали, было знакомо по детективам, только действовали они как-то не по-книжному: медленно, будто нехотя, без четко видимого плана, без смелых гипотез и мгновенных решений. Так, исполняли рутинную каждодневную работу. Фотограф лениво пощелкал затвором из разных точек, а врач, совсем молодой парень в модных "варенках" и с модной бородкой, мельком оглядел труп, встав на колено, обнюхал губы мертвеца и отрешенно застыл на кухне. С лица его не сходила гримаса, обиженная и брезгливая одновременно. И он уныло барабанил пальцами по стеклу, трамта-ра-раму трам-та-ра-рам, как зубилом по нервам.
На меня они вообще не обращали внимания. Спросили, я ли их вызвал и являюсь ли хозяином квартиры, и тут же забыли обо мне. Впрочем, это к лучшему. Я начал постепенно успокаиваться. Исчезла наконец противная дрожь, и я представил, как глупо выгляжу с телефонной трубкой в руке, будто привязанный к столику. Это был уже признак самообладания, и я обрадовался ему, как хорошей примете. Чтобы еще больше самоутвердиться, не спрашивая разрешения, прошел на кухню, сел на табуретку и с наслаждением закурил. Здесь было легче - все знакомо и не видно мертвеца. Лишь бы унылый доктор перестал барабанить.
Следователь тотчас подошел ко мне, словно только и ждал, когда я расстанусь с телефоном. Был он невысок, худощав, лет под пятьдесят и больше всего походил бы на школьного трудягу-учителя, вечно озабоченного, как бы ребятишки лучше усвоили материал, если бы пиджак не сидел на нем как китель.
