Йозеф Несвадба - Табу
Мы с женой поехали за город на нашу первую прогулку и быстро помирились: сердиться она не умеет. Жена призналась, что местность ей не нравится. С самого приезда она чувствует себя какой-то усталой и грустной, ей плохо, все окружающее гнетет ее. Унылый край. Я огляделся. Правда, во время работы я тоже сильно уставал, но объяснял это переменой климата. Да и что за разговор об унынии? Когда мы ехали сюда, все нам завидовали. Путешественники рассказывали, что здесь рай земной. Вскоре мы приумолкли. Неудачная получилась прогулка. Мы встретили нескольких животных, но они даже не убежали от нас, не знаю отчего-то ли были очень кроткими, то ли замученными.
Наконец мы остановились в одной деревне. Я хотел запастись там бензином, но нигде не нашел колонки. Перед одним из домов играл маленький щенок. У меня мелькнула мысль: может, Марии будет с ним веселее? Я решил купить этого щенка. Он был какой-то смешанной породы - с длинными ушами и коротенькими ножками. Милое создание. Но его владельцы и слышать не хотели о продаже.
- Почему? Разве он какой-нибудь редкой породы? - спросил я.
- Каждый щенок здесь в диковинку, - грустно ответил туземец и махнул рукой в сторону деревни.
Я был потрясен. Неужели здесь и собаки вырождаются? На обратном пути я все время молчал, хотя жена немного развеселилась.
Потом мы встретили вереницу грузовиков. Я остановился у последнего. Хотел попросить бензину. Там были солдаты в особой белой форме, какой я никогда раньше не видел. И ни один из них не улыбался.
- Куда вы едете? - спросил я. Но они сделали вид, будто не понимают. Лишь один посмотрел на меня с кислой, почти насмешливой улыбкой и ответил:
- По грибы!
И тут же кто-то прикрикнул на него. Они везли странные предметы, покрытые брезентом, разные на каждой машине. Нечто, напоминавшее колоссальный, устремленный к небу указательный палец, длинные лестницы, какие-то странные сосуды, похожие на огромные детские строительные кубики. Машин было несколько десятков. Пришлось довольно долго ехать, чтоб их обогнать.
- Что он имел в виду? - с тревогой спросила жена. Но я не стал пугать ее понапрасну. Было совершенно очевидно, какие грибы он имел в виду. Взрывы. Я оглянулся. Колонна осталась позади, она медленно ползла по долине, как огромная серо-зеленая ядовитая сороконожка. Первое ядовитое насекомое, встреченное мною в этой стране.
Хлынул дождь. Когда мы подъехали к дому, я не хотел выпускать жену из машины. Она настаивала. Ей, мол, необходимо готовить ужин, убирать квартиру, послушать телевизионную передачу. Мы едва не поссорились. Не мог же я выпустить ее во время этого смертоносного дождя. И вдруг она начала целовать меня, по-своему объяснив мое упорство. Правда, в тот момент я не думал о поцелуях, но моя жена очень красива, и мы все еще влюблены, словно неженаты. Мы оставались в машине, хотя дождь уже давно прекратился.
В больнице меня не ждали. Обычно роды принимали ассистенты. Нельзя же было к каждой роженице вставать мне самому, я никогда бы не высыпался. Да при нормальных родах врач и не нужен, необходимо лишь некоторое наблюдение. Многие тысячелетия человечество обходилось без акушеров. И в таких случаях я часто кажусь себе свидетелем поразительной мистерии. Свидетелем, который может не столько помочь, сколько что-нибудь испортить. Я пришел не из-за родов. Мне нужен был статистический справочник - регистрация родов за два последних года. Процент аномалий. Но книга так и не нашлась. Оказалось, что еще год назад ее забрала дирекция.
Странное дело, говорят, что чем культурнее народ, тем сильнее кричат женщины во время родов. Здесь население на очень низком уровне развития. Роженица уже почти перестала кричать. Я остался подле нее. Она так сжала мою руку, что мне стало страшно. Словно в моих силах было спасти ее. Я распорядился, чтобы ей дали кислород и сделали инъекцию для усиления схваток. Ибо в акушерстве иногда из милосердия усиливают боли.
Родился ребенок, у которого было лицо, но череп не развился. Через несколько минут после рождения он умер. Мать разрыдалась. Она тихо всхлипывала, стонала и причитала, а потом стала проклинать нас на своем языке.
Я побежал к управляющему. У него были посетители: важные офицеры и три старика - профессора физики, которые были мне знакомы по газетным фотографиям. Они заехали к нам по пути. Сначала я говорил медленно и обдуманно, потом быстрее, быстрее и, наконец, стал кричать. Совершенно испортил им вечер.
- До каких пор вы намерены скрывать эти аномалии? Вы сами выродки...
Они не дали мне договорить. Начали меня успокаивать. Никто, мол, до сих пор не доказал, что это следствие взрывов.
- Я докажу! Дайте мне сведения о количестве и силе взрывов, дайте мне статистику, и я докажу, что все опухоли, лейкемии...
И затем, если даже я прав, то испытания проводятся в высших интересах. А кто важнее - туземцы или человечество? Испытания проводятся в интересах обороны и защиты всего человечества, серьезно наставлял меня старый профессор в очках, такой старый, что, видимо, сам верил тому, что говорил. Он посвятил себя спасению человечества. А столь великая задача требует жертв. Он хочет сохранить мир.
- Ну этого-то вы достигнете! Ведь мертвые воевать не захотят. Да и умирающим трудно...
Я ушел. И, кажется, даже хлопнул дверью. На улице меня остановили два вежливых господина. Спросили, помню ли я о своей супруге и о ее дядюшке. Известно ли мне, что он утаил доверенные ему деньги. Не прячет ли он их случайно у своего нового родственника?
- Нет! - возмущенно ответил я.
Они поблагодарили меня, обратив внимание на то, что я (в связи со следствием по делу этого дядюшки) должен быть готов ко всему. Даже к самому худшему. И вежливо попрощались.
Дома меня поджидал управляющий. Он не сердится, хотя я испортил ему приятный вечер. Спасение человечества, над которым работают эти люди, - великое дело. И не все доросли до понимания этой задачи. Он предложил мне наилучшие условия в лучшей столичной больнице.
- За что?
За то, чтобы я перестал заниматься аномалиями. Я вспомнил профессора К. и его новую роскошную квартиру. И выбрал обезболивание родов.
- Прекрасно, - согласился управляющий. - Можете завтра же уезжать.
Я расписался в том, что забуду обо всем. А потом откупорил бутылку и начал пить бокал за бокалом. Я не знал, где пропадает моя жена, и сам принялся укладывать вещи. Их немного - всего два чемодана. У нас вообще почти не было имущества. Теперь все изменится. К чему заботиться о человечестве! Я эгоист и утверждал это всю жизнь. Пусть все подыхают! Кто позаботился бы обо мне, если бы я умирал? Заранее известно - только плюнули бы. Да и как можно сопротивляться? Как?! Я настолько завишу от других, от общества... Ведь зажигая спичку, поворачивая выключатель, открывая консервы или надевая ботинки, я тем самым даю обет покорности обществу, проявляю свою зависимость от него, признаю свое рабство. Мы вынуждены быть колесиком, которое медленно вращается в этой машине. Может ли одно колесико изменить направление, в котором движется огромный танк? Мы движемся к пропасти, а скорость неуклонно нарастает.
