Александр Етоев - В сказке можно оказаться
- Надень, - сказал я, - надевай, надевай, простудишься.
- Не простужусь, спасибо. Дождь сейчас перестанет, видишь, там небо голое.
По ее виду и голосу я понял, что куртку она не возьмет. Я посмотрел на небо. И правда, серая муть уходила за ребра крыш, и на улице посветлело. Дождь перестал.
- А ты откуда такой?
- Какой, Маришка?
Вопрос прозвучал неожиданно. Отвечать на него не хотелось.
- Ну, неумелый, нескладный... Ничего не знаешь. Чуть к Болотному Хозяину не попал...
- Таким, наверное, родился. А вообще это очень долго рассказывать. И... трудно.
- Если трудно, не рассказывай. Нам налево.
- А что там?
- Ничего, просто другая улица, А прямо никто не ходит.
Я уже перестал удивляться, но спросил, показывая вперед:
- Там что, что-нибудь вроде этого... Глаза? или Хозяина?
- Нет, - ответила Маришка спокойно, - там Трещина.
- Ага, - сказал я и больше спрашивать не стал.
"Трещина так трещина. Нельзя так нельзя". Спрашивать об очередных ужасах не хотелось. Сердце болело, и очень хотелось домой.
Я посмотрел на часы. До Нулевого Часа оставался час с небольшим.
"Так долго", - подумал я и вздохнул.
Об экспресс-возврате я и думать забыл. Просто не мог подумать, когда рядом со мной Маришка.
- А? - спросила девочка, поворачивая ко мне лицо. - Что ты сказал?
- Ничего. Я хотел спросить, вот ты говоришь, школа. А что, в вашем классе много ребят?
Маришка задумалась. Она наморщила лоб и стала считать, выбрасывая из кулачка пальцы.
- Четыре, три, два, один... В первом классе - четыре, у нас во втором - трое...
Удивившись, я оборвал ее непонятный счет.
- Так мало ребят? Маришка, сколько же всего у вас в школе классов?
- Один. То есть, классов, их пять, но помещение одно. У каждого класса - своя скамейка. Первый - самая длинная скамейка, на четверых ребят. Три девочки и мальчик. У нас - трое. Я к еще две девочки.
- Маришка, - я не дослушал, - а почему?
- Что почему?
- Почему так мало ребят?
- Почему-почему, я говорю, такой город. Трудно жить. А что, у вас по-другому?
- Где... у нас? - кажется, я покраснел.
- Ну... у вас. Ведь ты же сказал, что приехал из другого места.
Смущенный, я пожал плечами и отвечать не стал.
Что я мог ответить этой маленькой незнакомой девочке? Что есть и другие места; где все не так и жизнь идет по-другому? Где не сидят, притаившись в лужах, жадные до живого мертвецы? Где из окон домов не летят в твою голову гири? Ну, скажу, а что дальше? Рана на маленьком сердце? Мечта о несбыточном? А почему о несбыточном? А ты здесь на что?
За разговором и мыслями про себя мы свернули на боковую улицу.
Она шла под уклон, была бугриста и косовата. Ноги все время норовили запутаться в лабиринтах, сложенных из выпирающих невпопад булыжников. Идти было непривычно трудно, а тротуар под стенами тянулся такой узкой до невозможности полосой, что волей-неволей приходилось мучиться, идя по камням.
Метрах в ста впереди виднелось что-то черное и большое. Я пригляделся: опять памятник. Уж очень сильно кого-то одолевала тоска по вечности. Кого? Мертвецов из луж? Или в городе есть и другие хозяева?
- Маришка, а эти памятники, там, на площади, теперь этот - впереди, давно их поставили?
- Их поставили, когда строили город. Очень давно. У нас их много, не только эти. На каждой площади, в скверах, просто на улице, во дворах.
- Даже во дворах? А ты знаешь, кто такой, например, Дантес? Или вон там, впереди?
- Конечно. Мы это проходили в школе, мама нам говорила. Они - герои, те, кто строил наш город. Мы должны ими гордиться и брать с них пример.
Я внимательно посмотрел на Маришку. Лицо ее было серьезным. Я ничего не сказал, перевел взгляд на ближайший дом и увидел на угловом ризалите табличку с названием улицы. Она оказалась незамазанной, чистой, лишь слегка поблекшей от времени.
"Улица Неизвестного солдата" - черные буквы красиво ложились на белую эмаль.
Мы дошли до сквера и остановились у низких кустов кизильника, охвативших памятник плотным колючим кольцом. Прохода в кустах не было.
Я стоял и смотрел, Маришка смотрела тоже, но скорее не из любопытства, а просто из-за меня.
Там, куда мы смотрели, за кизильником, за чугунными столбиками и цепью высился постамент - глыба темного камня, а на глыбу, на ее тесаный верх, была посажена башня танка. Люк башни открыт, из люка смотрит, кося глазами, простолицый танкист без шлема. Как живой.
Он-то, наверно, и есть тот неизвестный солдат, в честь которого названа улица. А на башне красной победной краской написано: "Прага-68".
Голова моя затекла. Маришка, которой наскучило это затянувшееся стояние, уже тянула меня от памятника. Мы оставили солдата в покое и пошли. Пройдя с десяток шагов, я не удержался и оглянулся. Мне показалось, что длинный пушечный ствол немного сдвинулся в сторону и смотрит как раз в самую мою спину, ближе к левой лопатке. И танкист уже не косит глазами, а смотрит прямо и пристально.
"Чепуха, - подумал я, унимая нервную дрожь и невольно убыстряя шаги, сколько в этом городе чепухи".
Маришка теперь за мной едва поспевала.
- Куда ты так... Погоди...
Не мог же я ей сказать, что испугался памятника. Хорош бы ябыл после такого признания.
- Разбежался чего-то. Вроде и улица не под уклон, а ноги сами бегут.
Улыбка, которую я попытался выжать, наверное, более походила на гримасу уличенного в обмане ученика. Но все же шаг я замедлил.
- Смешной ты... У вас там все такие смешные?
- У нас разные, - ответил я, уже не гримасничая, а улыбаясь нормально.
Я вспомнил, что мы о чем-то не договорили. Помешал памятник. Ах да, разговор шел о школе, и Маришка упомянула маму. Мама...
- А папа? Кто он, твой папа?
Голос Маришки был спокоен, а в глазах я прочитал удивление.
- Папа? Что такое папа?
Я смутился и обругал себя за бестактность. Но все-таки Маришкин вопрос прозвучал странно.
- Ну, папа, твой папа...
- Мой? Я тебя не понимаю. Расскажи, что такое папа.
Ну и задачку задал я сам себе. Но Маришка смотрела пристально и надо было отвечать.
- Папа... Это такой человек, взрослый человек, мужчина...
- Мальчик?
- Не мальчик, мужчина.
Я по глазам видел, что Маришка не понимает. Но как можно не понимать таких элементарных вещей. Есть мама, есть папа, что тут непонятного? А Маришка не понимала.
- Мужчина - это большой мальчик. Вот я - мужчина.
- Ты - папа? - в глазах Маришки горел огонек интереса.
- Да, у меня есть дети.
- Мой папа?
- Нет, Маришка, - я смутился, хотя Маришкин вопрос был по-детски прост и наивен, - я не твой папа.
- А... - кажется, девочка разочаровалась.
- Больших мальчиков в нашем городе нет, - сказала она вполне безразличным голосом, - только маленькие.
