Аврам Дэвидсон - Голем
— Глупая старуха, — сказал чужак. — Чему ты смеешься? Разве ты не знаешь, что я пришел уничтожить вас?
— Что?! — воскликнул м-р Гумбейнер. — Заткнись ты!
Он вскочил с кресла и влепил чужаку пощечину. Голова пришельца стукнулась об колонну крыльца и отскочила назад.
— Говори почтительно, когда разговариваешь с моей женой!
Старая миссис Гумбейнер с порозовевшими щеками затащила своего супруга назад в кресло. Затем она повернулась и осмотрела голову чужака. Она прикусила язык от удивления, когда оттянула назад лоскут серого, под кожу, материала.
— Гумбейнер, смотри! Там внутри проводка, катушки!
— А кто тебе говорил, что он голем? Так нет же, никогда не послушает! сказал старик.
— Ты говорил, что он ходит, как голем.
— А как он мог еще ходить, если бы он им не был?
— Ну хорошо, хорошо… Ты его сломал, теперь чини.
— Мой дедушка, да будет земля ему пухом, рассказывал мне, что когда Могарал-Морейну Га-Рав Лев, светлая ему память, создал в Праге голема, три сотни или четыре сотни лет тому назад, то он написал на его лбу священное имя.
С улыбкой воспоминания старуха продолжила.
— И голем рубил для рабби дрова, приносил ему еду и охранял гетто.
— И однажды, когда он не подчинился рабби Льву, то рабби Лев соскоблил Шем Га-Мефораш со лба голема, и голем упал как мертвый. Его отнесли на чердак ди шуле, и он все еще там и находится, если коммунисты не отослали его в Москву… Но это не то, что нам нужно, — сказал старик.
— Авадэ, нет, — ответила старуха.
— Я своими глазами видел ди шуле и могилу рабби, — сказал ее муж с гордостью.
— Но я думаю, Гумбейнер, этот голем другого вида. Смотри-ка, у него на лбу ничего не написано.
— Ну и что? Кто мне запрещает взять и написать что-нибудь? Где те цветные мелки, что Бад принес из университета?
Старик вымыл руки, поправил на голове маленькую черную ермолку и медленно и осторожно вывел на сером лбу четыре буквы из алфавита иврита.
— Эзра-писец не сделал бы лучше, — сказала старуха с восхищением.
— Ничего не случилось, — добавила она чуть позже, глядя на безжизненную фигуру, развалившуюся в кресле.
— Что я тебе, рабби Лев, что ли, в конце концов? — спросил ее муж. Так ведь нет.
Он нагнулся и стал рассматривать внутреннее устройство андроида.
— Эта пружина соединяется с этой штукой… Этот провод идет к тому… катушка…
Фигура шевельнулась.
— А этот куда? И вот этот?
— Оставь, — сказала его жена.
Фигура медленно выпрямилась в кресле, вращая глазами.
— Слушай, Реб голем, — сказал старик, грозя пальцем. — И слушай внимательно, понял?
— Понял…
— Если хочешь остаться тут, то делай так, как тебе говорит мистер Гумбейнер.
— Как тебе говорит мистер Гумбейнер…
— Мне нравится, когда голем разговаривает так. Малка, дай мне зеркальце из записной книжки. Гляди, видишь свое лицо? Видишь, что написано на лбу? Если не будешь поступать так, как велит мистер Гумбейнер, то он сотрет эту надпись, и ты станешь не живым.
— …станешь не живым…
— Верно. Теперь слушай. Под крыльцом найдешь сенокосилку. Возьмешь ее и подстрижешь газоны. Затем вернешься. Ступай…
— Ступаю… — фигура заковыляла вниз по ступенькам. Вскоре стрекотание косилки нарушило тишину улицы, в точности такой же, как улица, на которой Джеки Купер проливал горючие слезы на рубашку Уоллеса Бири, а Честер Конклин выпучивал глаза на Мэри Дресслер.
— Так что ты напишешь Тилли? — спросил старый м-р Гумбейнер.
— А о чем мне ей писать? — пожала плечами старуха. — Напишу, что погода стоит чудесная и что мы оба, слава богу, живы и здоровы.
Старик медленно кивнул, и они оба продолжали сидеть в своих креслах на веранде с крылечком и греться в лучах полуденного солнца.
