Надя Яр - Вальхалла. Повесть о бессмертных
До нашего совершеннолетия и бессмертия оставалось несколько лет. Между тем смерть всегда была рядом. Андрей в течение трёх лет потерял мать и старшего брата. Мать умерла в больнице — какой-то невероятный случай. Брат попал в аварию на гонках. В тот день мы с друзьями сидели у подъезда, и Андрей подошёл и спокойно сказал:
— Я завтра в школу не прийду. У меня брата убило машиной.
В первый и последний раз в жизни я увидела, как он плакал.
И я прощала ему всё. А прощать было что. Андрей умел ужасно подставлять людей. Он делал это редко, но профессионально — и бескорыстно, из спортивного интереса, так же, как воровал лампочки. Он и меня подставил один раз, выдумав заведомую клевету на постороннего человека — что этот человек якобы повесил уличного кота — клевету, в которую я поверила, которую я распространила и за которую мне пришлось отвечать — один из худших эпизодов моей жизни… Я его даже не упрекнула. Скандал утих, и всё пошло как раньше. Может, Андрей и сам верил в то, что мне сказал, думала я; в остальном я даже не пыталась найти обьяснение его поступку. Сделал и сделал. Почему? Тайна! На него нельзя было злиться, его нельзя было прогнать, невозможно было не слушать его бесконечные лёгкие сказки. Со временем того, что надо было прощать, не становилось больше, но его маленькие предательства обретали тонкость и глубину.
А я прощала. В детстве я не понимала зла. Оно повергало меня в ступор; я не могла понять, как вот это жестокое и мерзкое и так очевидно неправильное может вообще быть, как это может быть кому-то выгодно, кем-то любимо. Я могла понять преступления из страстей, из «я хочу», но не то, что повседневно совершали в своих мирах гиты и не то, что иногда непонятно зачем делал мой друг Андрей.
В ретроспективе всё это свежо и наивно. Я в упор не видела зло. Я считала, верила, знала, что настоящего зла уже нет, что оно осталось в глубоком прошлом, что случайное зло — это всего лишь отдельные рецидивы и что в течение жизни я буду свободна от зла. Я верила, что никогда не буду иметь со злом дела, да и не могу его с ним иметь, потому что я не могла бы сосуществовать с ним в одной Вселенной. Зло не дало бы мне жить, а поскольку я уже живу в этом мире, зло окончательно проиграло и не может снова войти в игру. Я не думала обо всём этом в таких фразах, но я так чувствовала. Я глубоко доверяла миру. Сейчас же я имею дело в основном с тем, что хочет не дать мне жить. Со злом.
4. Всё идёт по плану
Однажды — мне тогда было лет десять — я проснулась глубокой ночью. Этого со мной до тех пор почти не случалось. Я приоткрыла глаза и некоторое время присматривалась к полосе света, которая падала в комнату через окно и медленно ползла по потолку. Всплывая из пучины сна, я всё более отчётливо слышала песню, которую пели во дворе задорные голоса. Хотя эта песня меня поразила, я совершенно не помню её содержания; запомнился только припев:
— Всё идёт по плану!.. Всё идёт по плану!..
Я лежала в постели и всё явственней понимала, что это правда. И меня охватило неповторимое чувство посвящённости в суть вещей. Ни следа беспокойства во мне не осталось. Раз всё идёт по плану, то и беспокоиться не о чем. Прошли годы, прежде чем до меня дошло, что этот план был не наш. И что весёлые люди, с песней шлявшиеся по улицам ночью, возможно, и были чудовищами, удушившими кота, которого мы с Андреем нашли одним майским утром в траве, с верёвкой на его мёртвой шее.
5. Ich bin ewig
В школе Андрей был тихим оппортунистом. Как-то раз, когда нам было лет по тринадцать-четырнадцать, он поделился со мной мужским опытом: «С ней один раз переспишь, и никаких проблем у тебя больше не будет». Девочка, о которой шла речь, была юной шлюшкой, популярной среди неблагополучных подростков. Неблагополучные были в основном не государственные, а из обычных семей, как Андрей, который жил с отцом-алкоголиком, незлым и неопасным человеком, и с мачехой, очень неплохой женщиной.
Семейные несчастья Андрея обеспечили ему всеобщее сочувствие, а его тихий оппортунизм и видимое уважение к учителям заработали ему хорошую оценку по поведению, и он получил школьную путёвку в Нойберлин — на другую планету, не меньше. Это было незадолго до начала военных действий, и правительство в Нойберлине ещё не успело присоединиться к гитам. За свою историю немцы потоптались на куче грабель, но союз с гитами был их последней, наихудшей ошибкой, совершённой, как все их злые ошибки, в припадке иррациональной романтики.
В Нойберлине Андрей провёл лето и неплохо выучил немецкий. Вернувшись, он написал на краю тетради строку Ich bin ewig. «Я вечен» — перевела я с помощью словаря.
В восьмом классе Андрей начал бросать мне странные взгляды. Мы сидели за одной партой, и я часто ловила его на том, что он украдкой рассматривал меня в профиль. Я знала, что я на кого-то похожа, как и все клоны, но не догадывалась, на кого, пока Андрей не показал мне фотографию Джастина Йенси. Человеческий глаз должен выучиться находить семейное сходство. Подростки этого часто ещё не умеют, и я оценила снимок далеко не сразу.
— Если во мне его гены, то я, наверное, оптимен, — сказала я. — Как Гектор Грэй. Это было бы круто.
Андрею эта мысль не понравилась.
— Женщин-оптимен не бывает, — сказал он. — В тебе просто намешано его генов.
— Однако я хороший боец, — возразила я. — Среди лучших в школе. Я могу стать солдатом.
— Это правда, — признал Андрей. — Тебе повезло. Из большинства девчонок никакие бойцы.
Он был прав, с телом мне повезло. Большинство женских тел не приспособлены для боя. Если поставить рядом пять случайных женщин и пять мужчин, то по крайней мере четверо мужчин будут обладать боеспособными телами — и хорошо если одна женщина. У женщин не тела воинов. Они слишком тонки или слишком мягки для солдат, слишком уступают мужчинам по росту и весу, и часто даже тренировки не могут это изменить. Или остаётся лишний вес, или чего-то недостаёт. Во мне, однако, хватает и роста, и силы, и гармонии всех частей. Даже шифу моей школы не мог бы похвастаться лучшими природными данными — ничего лишнего и никакой недостачи.
Я так и не выяснила, кто мой генетический отец. В школе я ещё не знала, где это выясняют, а позже помешала моя антипатия к бюрократическим учреждениям. Признаться, к точному знанию я не стремилась. Воображать себя носительницей оптимен-генов и строить планы на этой основе я могла и без того. Если бы я спросила государство, отец ли мне Йенси, и получила отрицательный ответ, моей концепции себя настал бы конец. Этого я не хотела.
И была одна встреча. Я шла домой после особенно напряжённой тренировки. В парке что-то шелохнулось в кустах, вышло на тропинку и село прямо перед моей левой ногой, маленькое и пушистое. Я нагнулась, подумав: голодная кошка. Но это был ручной шушик.
