Кристин Раш - День Красного Письма
И такое конкретное письмо создаёт альтернативную вселенную. Жизненные линии свиваются по-другому. Взрослый, посылая письмо, надеется, что его прошлое «я» последует его совету. И если так и происходит, значит, подросток получил письмо от взрослого, которым никогда не станет. Этот подросток, если он не дурак, станет другим взрослым, который как-то избежал той роковой пьянки. И этот новый взрослый напишет уже другое письмо своему прошлому «я», в котором предостережёт его от совсем другого возможного события либо распишет в общих расплывчатых выражениях замечательное будущее, которое его ожидает.
На эту тему написаны тонны научных исследований, а дебаты о последствиях не прекращаются никогда. Составляются предписания, вырабатываются правила.
И всё это ради щемящего сердце момента, который я пережила в тот день в капелле школы Сестры Марии Милосердной, столько лет назад.
Мы не репетировали выпускную церемонию, как в школе Барака Обамы. Я не помню, когда проводилась репетиция, хотя уверена, что она была позже на той же неделе.
В школе Сестры Марии Милосердной мы проводили День Красного Письма в молитве. В той школе каждый учебный день начинался с мессы, но в День Красного Письма выпускники должны были остаться на специальную службу, посвящённую просьбам к Господу о прощении и проповеди о противоестественности мероприятия, которое школу Сестры Марии Милосердной обязывает провести закон.
Ибо школе Сестры Марии Милосердной День Красного Письма был омерзителен. В сущности, школа, как составная часть Католической церкви, была вообще против путешествий во времени как таковых. Давным-давно, в тёмные века (иными словами, за пару десятков лет до моего рождения) Католическая церковь объявила путешествия во времени мерзостью, противной воле Господа.
Вы знаете их аргументы: если бы Господь хотел, чтобы мы путешествовали во времени, заявляли ортодоксы, он дал бы нам способность это делать. Если бы Господь хотел, чтобы мы путешествовали во времени, отвечали учёные, он дал бы нам способность понять принцип темпоральных перемещений. И смотрите-ка — он так и сделал!
Все прочие аргументы более или менее сводятся к вышеизложенным.
Однако путешествия во времени стали частью жизни для богатых, облечённых властью или имеющих хорошие связи. Должно быть, создание альтернативных вселенных пугало их меньше, чем остальных. Или им просто было плевать. Очень богатые люди не похожи на нас с вами, как говорил знаменитый (хотя мало читаемый) американский автор двадцатого века Фрэнсис Скотт Фицджеральд.
Остальные же — похожие на нас с вами — около столетия назад осознали, что, хотя позволить путешествовать во времени каждому очень рискованно, Америка не может отказать народу в возможности совершить такое путешествие.
Вскоре «путешествия во времени для всех» стало политическим лозунгом. Либералы требовали государственного финансирования, консерваторы же считали, что путешествовать во времени должны только те, кто может себе это позволить.
А потом случилось что-то нехорошее — что-то, не то чтобы вымаранное из исторических книг, но такое, про что в школе не рассказывают (по крайней мере, в школе, в которой я училась) — и федеральное правительство предложило компромисс.
Каждый получит одну бесплатную возможность путешествия во времени. Нет, посетить прошлое лично и увидеть распятие Христа или битву при Геттисберге нельзя. Но можно вернуться назад к какому-либо моменту собственной жизни.
Однако возможность серьёзных изменений в прошлом всё же настолько велика, что путешествия во времени должны жёстко контролироваться. Если вы окажетесь в Зале Свободы[2] в июле 1776 года, то никакие предписания в мире не удержат вас от того, чтобы рассказать отцам-основателям, что они такое натворили.
Так что компромисс всё сужался и сужался (с таким подтекстом, что широким массам нельзя доверить такое мощное средство, как способность перемещаться во времени) и в конце концов превратился в День Красного Письма, со всеми его положениями и процедурами. Вы получаете возможность прикоснуться к собственному прошлому, не покидая настоящего. С помощью Красного Письма вы можете проникнуть в собственное прошлое и обнадёжить самого себя либо поправить что-то в своей жизни.
И даже это казалось противоестественным католикам, южным баптистам, либертарианцам и членам лиги Застрявших во Времени (моих всегдашних фаворитов, поскольку они, похоже, никогда не понимали иронии в своём названии). Многие годы после принятия закона учреждения вроде школы Сестры Марии Милосердной пытались его саботировать. Они протестовали. Они подавали в суд. На них подавали в суд.
Когда пыль, наконец, улеглась, им всем пришлось смириться.
Но никто не мог обязать их радоваться этому дню.
И они отыгрывались на нас, растерянных и полных надежд выпускниках в ожидании своего будущего, своих Писем, своей судьбы.
Я помню молитвы. Помню стояние на коленях в течение, казалось, долгих часов. Помню влажность этого весеннего дня, и усиливающуюся жару, потому что капелла (историческое здание) не была оборудована такими противоестественными изделиями как кондиционеры.
Марта-Сью Грейнинг упала в обморок. За ней Уоррен Иверсон, квотербэк школьной команды. Я провела большую часть того утра уперевшись лбом в спинку переднего сидения; в животе у меня нещадно крутило.
Всю мою жизнь я ждала этого дня.
И вот он, наконец, наступил. Нас вызывали в алфавитном порядке, что помещало меня примерно в середину списка, как всегда. Я терпеть не могла быть в середине списка. Я была длинная, нескладная, неуклюжая везде, кроме баскетбольной площадки, с не оформившейся ещё фигурой — важная вещь в старших классах. Я ещё не стала внушительной — это пришло с годами. Пока же я, длинная несуразная девица, плелась следом за парнями гораздо ниже меня ростом. Стараясь быть незаметной.
Я зашла в боковой придел, наблюдая, как мои друзья подходят к алтарю, к подножию ступеней, где мы обычно преклоняли колени, принимая причастие.
Папки раздавал отец Бруссард. Он был высокого роста, но не такой высокий, как я. Он начинал полнеть, заметнее всего вокруг талии. Он держал папку за уголок, словно она сама была проклята, и произносил благословение над всеми и каждым из нас, принимающих из его рук своё будущее.
От нас не требовалось ничего говорить в ответ, но некоторые парни бормотали «Здорово!» или что-то вроде того, а некоторые девушки прижимали папку к груди, словно любовное послание.
Я взяла свою, почувствовала прохладу пластика под разгорячёнными пальцами, крепко её сжала. Я не стала её открывать — не здесь, не рядом со ступенями, потому что знала, что те, кто ещё не получил своё письмо, смотрят на меня.
