Алексей Евтушенко - Челобитная
Впрочем, все эти детали Вениамин Александрович Трентиньянов припомнил уже потом, а сейчас он лишь ошарашено пялился на посетителя, и одна мысль: «Вот она. третья рюмка водки!» билась в его висок, как ночная бабочка в оконное стекло.
Однако профессионал тем и отличается от любителя, что способен исполнять свои обязанности в любых условиях и в любом состоянии.
А Трентиньянов был профессионалом.
– Слушаю вас, – как бы со стороны услышал Вениамин Александрович свой голос, и не было в этом голосе ни тени страха и ни нотки сомнения. Потому что российский чиновник, находящийся на своём рабочем месте, это по определению практически неуязвимый человек.
– Подпиши челобитную, боярин! – с каким-то стонущим полувсхлипом произнесла фигура, и почудился чиновнику Трентиньянову в этом стоне-всхлипе замогильный холод и беспредельная тоска. – Подпиши. Христом Богом прошу! Ибо не будет покоя ни тебе, ни мне, доколе…
– Вениамин Александрович, вы здесь? – весёлый голос новоприобретённой секретарши Тони заставил вздрогнуть и Вениамина Александровича, и его жуткого гостя.
Тёмная фигура как-то ссутулилась, качнулась, заскользила по паркету в дальний от Вениамина Александровича угол и там без остатка растворилась – будто всосалась в стену.
– А почему в темноте сидите? – щёлкнул выключатель, и под потолком вспыхнул свет. – 0, Господи! Да на вас лица нет!
– Трентиньянов достал платок и мелко дрожащей рукой отёр со лба рясный пот.
– Что-то мне, Тоня, как-то вдруг нехорошо стало, – пробормотал он и попытался улыбнуться. – Впрочем, с вашим появлением, все уже почти прошло.
– Ничего, это бывает. – многообещающе улыбнулась в ответ Тоня и предложила. – Поедемте ко мне, я вас кофе напою.
И Вениамин Александрович согласился.
Вместо кофе дома у Тони оказался почему-то коньяк, и Трентиньянов сам не заметил, как напился. Да так, что дальнейшее произошло само собой.
Покинул Вениамин Александрович квартиру своей секретарши в шесть часов утра с мерзкой головной болью и смутными воспоминаниями о Тониных умелых ласках. Конфликт с женой однако был улажен довольно быстро, так как ничего подобного с Трентиньяновым раньше не случалось, и вообще ему практически не пришлось врать, – он действительно мало что помнил.
Молодой и здоровый организм взял своё.
Контрастный душ, обильный завтрак и две чашки крепчайшего кофе быстро вернули Вениамину Александровичу уверенность в себе и, хотя воспоминание о вчерашнем происшествии в кабинете продолжало тревожно прятаться где-то в глубинах сознания, Трентиньянов решил жене пока ничего не рассказывать, а окунуться с головой в работу и посмотреть, что будет дальше.
В конце концов, думал он, всё это – не более, чем шуточки подкорки, в нужный момент расторможенной водкой – и к чёрту всякую мистику!
Следующий месяц прошёл спокойно.
Трентиньянов быстро втянулся в работу и сам чувствовал, что начальство им довольно, а большего пока и желать было бы грешно.
Отношения с секретаршей установились дружески-деловые. Тоня, к лёгкому удивлению Вениамина Александровича, после памятного вечера и ночи не делала ни малейших попыток повторного сближения, что вполне устраивало Трентиньянова, который, в общем-то, любил свою жену и к связям на стороне относился с крайней осторожностью. Ом уже почти окончательно забыл и тот мистический случай в кабинете, когда однажды вечером…
В тот день Вениамину Александровичу пришлось изрядно задержаться на службе.
Скопилось много бумаг, требующих скорейшего рассмотрения, и заместитель заведующего отделом Болот и Лугов областного Департамента Землепользования, предупредив жену, что задержится и, отпустив Тоню, с головой погрузился в работу.
За окном давно стемнело (бал конец октября), и Трентиньянов как раз размышлял над формулировкой сопроводительной записки, которую следовало приложить к очередному документу, когда в его кабинете неожиданно погас свет.
Чертыхнувшись, Вениамин Александрович посидел некоторое время с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте (ни спичек, ни зажигалки у него не было, так как он не курил), а затем набрал номер дежурного по внутреннему телефону.
Дежурный сообщил, что свет погас по всему кварталу, что подобное, очень редко, но всё же случается и, что вероятнее всего, свет скоро дадут.
Минуту поразмыслив, Трентиньянов решил, что это знак судьбы и на сегодня хватит и собрался было подняться со стула, как вдруг краем глаза уловил какое-то шевеление в дальнем от него углу кабинета…
«Опять!» – прирос к месту Вениамин Александрович и попытался нашарить под рубашкой несуществующий нательный крест, судорожно вспоминая при этом «Отче наш», – молитву. которую он, возможно, и слышал пару раз в жизни.
Тем временем фигура в длиннополом кафтане окончательно сформировалась и, как бы проплыв над паркетом, остановилась напротив охваченного липкой паникой Трентиньянова.
– Подпиши челобитную, боярин! – замогильный глухой голос сверхъестественного посетителя настиг убегающее сознание чиновника и остановил его на пороге спасительного обморока. От жёлтых горящих глаз призрака отвести взгляд не было никакой возможности.
– Подпиши, пока добром прошу. Иначе плохо тебе будет!
– К-кто вы т-такой? – еле сумел выдавить из себя Трентиньянов, судорожно, словно палочку-выручалочку, сжимая в пальцах родимый «паркер» (на этот раз он испугался гораздо сильнее, вероятно, потому, что был совершенно трезв).
– Семён я, сын Борисов, купец из этого города. Обидели меня, боярин!
– Кто вас обидел? – понемногу стал приходить в себя Трентиньянов.
– Да наш же брат, купец Митька Строганов и обидел. Я у него луг откупил в наём на десять лет. Знатный луг, богатый. А он, подлец, мешок денежный, сунул на лапу тиуну боярскому и луг тот у меня отобрали. Ты, боярин, вот что – подпиши челобитную честь по чести, в ней всё сказано, а я говорить долго не могу – сил это много отнимает…
– Да где же она, челобитная-то?! – воскликнул Вениамин Александрович в отчаянии. – Где бумага?! Вы же не мне её подавали!
– Те, кому я её триста лет тому подавал, – нехорошо усмехнулся купец Семён сын Борисов, – давно в сырой земле лежат. Теперь твой черёд настал. Я порядок знаю. Положили под сукно мою челобитную и не хотят искать. Я триста лет маюсь. И буду маяться, пока челобитную мою не найдут и не подпишут. Клятву я дал страшную, боярин, перед Богом, что все равно по-моему будет. А не будет… Что ж, я триста лет род ваш поганый тиунский, дьяконский да боярский извожу и впредь изводить буду, пока не найдёте. Ищи, боярин. Ищи мою челобитную, ибо новую подавать нету у меня никакой возможности. А не отыщешь… Пеняй тогда на себя!
