Игорь Росоховатский - В подводных пещерах
Слава отрегулировал их, и мир за иллюминаторами медленно прояснился. Он казался пустым и неподвижным, хоть и вспыхивал десятками оттенков под лучами прожекторов. Слава понял: он казался таким потому, что в нем было слишком мало жизни - не мчалась стрелой от яркого света треска, не мелькали падающими монетками сардины. Только медленно проплывали колокола медуз.
У пульта вспыхнул красный огонек, и раздался сухой стрекочущий звук. Слава и Валерий одновременно повернули головы. Да, это затрещал счетчик Гейгера. Он уловил невидимую опасность, не имеющую ни цвета, ни вкуса, ни запаха.
Валерий вопросительно взглянул на Славу, но тот успокаивающе улыбнулся. Излучение пока не страшно, количество миллирентген не достигло контрольной цифры. Они продолжали погружение под нарастающий аккомпанемент счетчика. Потом пошли над самым дном, которое в лучах прожекторов выглядело особенно объемным и рельефным. Каждый камень был необычно выпуклым, различались все его выступы и впадины.
И все сверкало, как нарядная елка в огнях лампочек.
Но вот среди этого выхваченного из тьмы великолепия прожектор наткнулся на металлический блеск. Слава сфокусировал лучи двух боковых прожекторов. Теперь из вечной ночи выступила вся металлическая глыба. Это был огромный ящик, на котором отчетливо виднелись несколько латинских букв и хорошо знакомый всем зловещий знак.
- Контейнер... - хрипло проговорил Валерий начало фразы и додумал ее окончание: "...с радиоактивными отходами".
Счетчик Гейгера захлебывался щелканьем, словно собачонка лаем, вопил об опасности, мигал красным светляком.
"Как новый сигнальный орган, созданный нами против вызванной нами же опасности, - подумал Валерий. - И он приобретает все большее значение".
Слава осматривал пустынное, без всякой растительности дно. Стерильно, словно хорошо обработанная рана. Но почему? Радиоактивность здесь, если верить счетчику, не такая уж высокая, чтобы убить все живое. "Если верить счетчику..."
Ему стало жарко. Пот выступил на лбу. Он нажал на рычаг - батискаф начал подъем. Усилием воли он заставил себя не выпустить из отсеков всю воду, чтобы пробкой не вылететь на поверхность. Но и так батискаф удирал от контейнера слишком быстро, и у них перехватило дыхание.
В иллюминаторе мелькнуло несколько быстрых теней. Исчезли. Слава почти инстинктивно выключил боковые прожекторы, а носовой притушил почти на девять десятых. И тени появились снова.
Слава приостановил батискаф. Прежде чем мысль успела оформиться, он уже был убежден, что счетчик не врал и особой опасности нет. Почему пришла такая убежденность, понял позже, когда в иллюминаторе на большом расстоянии увидел стадо рыб. А потом боковое окошко закрыла бесформенная, иссеченная морщинами и складками масса. Она вздрагивала, дрожь проходила под кожей, как у лошади. Показалось щупальце с присосками, повозило по стеклу. Затем в иллюминаторе появились глаза. Слава подумал было: "Осьминожьи", - но тут же понял, что ошибся. Даже для осьминожьих они были необычны. Их выражение менялось, становилось слишком осмысленным, даже проницательным. А в глубине их, за всей сменой выражений, сгустилась боль, какой-то мучительный вопрос.
Но вот в иллюминаторе появилась голова, беззубый, с клювом рот, часть туловища и воронка. Сомнений больше не было: осьминог. Какой-то незнакомый вид. И эти глаза... У осьминогов они бывают выразительными, часто в них можно увидеть смертельную тоску, но такой осмысленности они не выражают. А может быть, показалось? Подвели излишняя настороженность, напряженность?
Валерий издал какой-то нечленораздельный выкрик, не в силах оторвать взгляда от глаз, и в тот же миг голова исчезла.
Слава напрасно прождал некоторое время, включая и выключая свет, затем продолжил подъем.
"Собственно говоря, мне пока ничего не удалось определить, - думал он. Радиоактивность недостаточно высока, чтобы быть ответом на загадку, тем более на той глубине, куда могли добраться люди с аквалангами. Может быть, такие животные напали на них?"
Он вспомнил о присосках на щупальцах. Обычно они не очень сильные, во всяком случае человека не удержат. А легенды о страшных осьминогах - выдумки. Но эти животные уж очень необычны...
Сразу же после возвращения на палубу корабля Слава созвал товарищей на совещание и рассказал о своих наблюдениях. Решили, что через несколько часов батискаф начнет второе погружение. На этот раз в нем будут ихтиологи Косинчук и Павлов. Слава подозревал, что многие товарищи думали: "А ведь и в первый раз надо было начинать кому-нибудь из гидробиологов и химику, а не гидробиологу и журналисту. Но если гидробиолог - руководитель экспедиции, а журналист - его приятель?.. И если к тому же гидробиолог излишне честолюбив?.." Впрочем, может быть, никто так и не думал, а показаться может все что угодно.
И второе, и третье погружения батискафа не обогатили экспедицию данными, если не считать, что ихтиологи подтвердили: осьминог, впервые увиденный Славой и Валерием, не принадлежит ни к одному известному виду.
Слава больше всего боялся вернуться ни с чем из первой руководимой им экспедиции. Он представлял себе недоброе торжество - оно могло бы мелькнуть на лице Ивана Герасимовича, - укоризненный взгляд директора, молчание сотрудников, которое он бы принял за что угодно, только не за просто молчание. А он не терпел по отношению к себе ни жалостливого сочувствия, ни равнодушия...
И когда они с Валерием опускались вторично в батискафе, в голове Славы все еще кружился хоровод гипотез - настолько ярких, что из-за этого он уже должен был остерегаться их.
Время от времени они поглядывали на прикрепленную к батискафу сеть, где находились рыбы и крабы. Они должны были послужить приманкой.
"Если постепенно исключать все, что не могло быть причиной загадочной гибели, то останутся лишь увиденные нами животные. Конечно, это только гипотеза, но когда не остается ничего другого..." - сказал Слава на совещании и предложил вот эту самую ловушку.
Батискаф плыл над самым дном, но осьминоги не появлялись. "Возможно, мы сбились с курса?" - подумал Слава. Он убедился в этом, когда увидел дно. Оно отнюдь не было пустынным. Перед ними раскинулись настоящие джунгли, в которых одно растение обвивает другое, где нет мертвого пространства, где на останках только что погибшего растения уже подымается новое. Мотовка-жизнь являлась здесь отовсюду, лезла из всех пор, из щелей между камнями, из расселин скал. Весенняя, жадная, изобильная, сочная, она разбрасывала свои дары направо и налево, кому угодно, как угодно, не замечала своих потерь, не подсчитывала доходов, убивала и друзей, и врагов, оживляла и тех, и других, предавала то, что ее порождало, превозносила большое и презирала малое, чтобы тут же поступить наоборот, погибала в невероятных муках и снова рождалась, как бы доказывая что-то самой себе.
