Владимир Рыбин - Трое суток норд-оста
- Кому и как продавали - мы знаем, а вот где вы брали валюту?
- Дак где, там же, в палатке своей. Пришел один с "зелененькими". Двадцать процентов дал, дьявол. И риска, сказал, никакого: придет, мол, да спросит, кому надо.
- Кто вам приносил деньги?
- Дак откуда я знаю? Черный такой. Ну и... обыкновенный...
Она нервно пошевелила в воздухе пальцами.
- А прежде вы его видели?
- Видела где-то, не припомню.
- А вы вспомните.
Тетка тупо посмотрела на плафон, белевший над дверью.
- Худощавый, обыкновенный такой. Одет прилично, ничего не скажу. И трезвый - это точно. Пьяных я издаля чую...
- За такие деньги можно бы и запомнить.
- Дак разве в этом дело? Братик и Братик - мне-то что? Придет, узнаю же. Его "зелененькие" - ему и рубли, без процентов, конечно. Тут без обмана.
- Кто такой Братик?
- Какой Братик?.. А-а. Дак кличка, должно быть. Только это ведь сегодня Братик, а завтра, глядишь, Сестрицей обзовется. У них этих кличек, что "македонок" в базарный день...
"Дура ты, дура! - мысленно обругал ее Сорокин. - С кем тягаешься? Говорила бы уж сразу, начистоту".
- Значит, Братика вы не знаете?
- Совсем не знаю. - Тетка с вызовом поглядела на следователя.
- И перепродажей контрабанды вы прежде не занимались?
- Не занималась.
- Откуда же у вас такие деньги?
Следователь вынул из стола большую фотографию и показал ее так, чтобы Сорокин тоже увидел веер из восьми сберегательных книжек, выложенных сверху тремя десятками золотых колец. Женщина вздохнула, достала платочек, высморкалась и снова уставилась на фото, словно там была невесть какая любимая родня.
- А тайна вкладов оберегается государством, - сердито сказала она.
- Трудовых вкладов.
- А тут! Сколько было труда!..
Сорокин едва удержался от улыбки. Хотя это было не так смешно, как грустно. Есть ли что-нибудь, к чему человек не мог бы привыкнуть? Труден первый шаг, а потом люди забывают, что дорога, на которую они шагнули, запретная, и совершенно искренне удивляются и даже возмущаются, когда их останавливают...
- Ну зачем вам столько денег? - сказал следователь. - Ведь вы этого не истратили бы за всю свою жизнь. Квартира в коврах, дача есть. А вот детей нет. Разбежались дети от ваших богатств, не это им нужно.
- Машину хотела купить...
- У вас на три машины хватит. Нет, матушка, это жадность. Поглядите, до чего она вас довела!..
- Лечиться-то недешево, - сказала тетка, не сводя со следователя испуганных глаз.
- Лечение у нас бесплатное.
- Это только грипп бесплатно лечат. А путевка на курорт сколько стоит?
- Теперь не будет ни путевки, ничего. Все у вас конфискуют.
- Почему все-то, почему? - истерично закричала она. - Тут и мои деньги, кровные, заработанные!..
- Сколько вы зарабатывали? Сто десять?
- Семь лет работала. Сколько будет за семь-то лет?..
- А разве вы ничего не покупали за это время? Как же вы жили? Вот и посчитайте, какой ущерб нанесли государству.
"Ат-та-та! - подумал Сорокин. - Моралист, неисправимый моралист. Таких, как эта тетя, перевоспитывают страхом, а не убеждениями. Пилюли помогают только вначале. Если болезнь запущена, без хирургической операции не обойтись... Да и в самой ли тетке дело? Она носитель инфекции. Социальной инфекции. Ее надо изолировать, не тратя время на нотации. Чтобы не заражала других жадностью, обманчивой верой в возможность легкой жизни за чужой счет. Есть, наверное, такой вирус, вызывающий ненасытную жадность. Должен быть. Иначе откуда эта болезнь души человеческой?.."
- А чего я сделала государству? - с вызовом сказала тетка, подавшись вперед. Теперь она смотрела на следователя не растерянно, не испуганно зло. - Что я, воровала, как другие? Может, торговле мешала? Дак я продавала платки, каких и не бывало в ваших магазинах, еще мохер, жевательную резинку. Люди благодарили, потому что купить-то больше негде. Я помогала торговле, которая сама-то не умеет. Мне спасибо сказать надо...
За стеной громко захохотали. Тетка быстро повернулась на смех, готовая ругаться, но увидела закрытую наглухо дверь: за стенкой смеялись по какому-то другому поводу. И оттого, что некого было ругать, она вдруг опала, оплыла вся, словно кусок пластилина у печки.
- Но при всех этих "благодениях" вы себя не очень-то забывали.
- А кто себя забывает, кто? Вы, что ли?
- На сегодня хватит, - устало сказал следователь.
Когда женщина ушла, он еще минуту сидел неподвижно, не глядя на Сорокина.
- Извините, Виктор Иванович, - сказал наконец, не поднимая глаз от бумаг.
- Да, брат. Вам бы воспитателем быть.
- Не понимаю я их! - воскликнул следователь, растерянно пожимая плечами. - Сколько работаю, а не понимаю. Ведь жалко же ее. Вы бы видели, какая в девках была! А теперь - кожа да кости. Извела себя и всех извела жадностью. Это же медленное самоубийство!..
- И хорошо, что не понимаете, - сказал Сорокин. Он встал и пошел к двери. - А Братика надо бы поискать. Все-таки ниточка...
В коридоре он столкнулся с начальником уголовного розыска майором милиции Коноваловым.
- Мне сказали, что вы пришли. Я вас ищу, ищу, - обрадованно говорил Коновалов, пожимая Сорокину руку и нагибаясь. Его называли дядей Степой, и сколько Сорокин помнил, Коновалов при встречах со старшими начальниками всегда стеснялся своего роста.
- Ладно, ладно, - говорил Сорокин, входя в его кабинет. - Ты мне лучше столик поставь. Вот тут, скажем.
- Мой, пожалуйста.
- Твой не годится. Скажешь потом: во всем виноват тот, кто сидел за столом начальника.
- Виктор Иванович!
- Ладно, ладно. С этой минуты мы с тобой - сослуживцы, а стало быть, уж извини, придется на "ты". Так что поставь-ка столик. Твой помощник может вот тут сидеть?
- Конечно, товарищ подполковник! Сейчас и организуем.
Он вышел, и уже через минуту дверь отворилась, и в нее втиснулась широкая спина молодого парня, втаскивающего стол.
- Лейтенант Сидоркин, - представил его Коновалов. - Инспектор нашего уголовного розыска.
- Будем знакомы, товарищ Сидоркин.
- Он у нас самый везучий.
Сорокин с любопытством взглянул на лейтенанта. Хотел пошутить, что это, мол, по традиции - везение, потому что лейтенанты Сидоркины, как и майоры Пронины, - любимые у всех сочинителей детективов. Но только усмехнулся про себя, сел и удовлетворенно поерзал на стуле.
- Что ж, товарищи, поскольку я теперь член вашего коллектива, давайте проводить совещание...
II
Писать заметки в стенгазету для инспектора таможенной службы Головкина было сущим бедствием. А тут приходилось писать для городской газеты, и он ходил по истоптанной ковровой дорожке кабинета и никак не мог придумать начало.
- Что знают люди о таможне? - спрашивал начальник, наставляя его на "писательский подвиг". И сам отвечал: - Ничего не знают. Борьба с проникновением через границу контрабандных товаров? Это ж толика. Главное, из-за чего у нас голова болит, - внешнеторговые грузы. Поцарапают при погрузке какой-нибудь агрегат, кого ругают? А маркировка, упаковка грузов? Ящики сбиты не по правилам, буквы не того размера, как полагается... Не мы делаем, но мы виноваты, что отправили.
