Анна Котова - Пауль, урод
…А библиотека в доме была старинная и богатая. Там можно было найти книги, которые не переиздавались по пятьсот лет. Сохранились с доимперской эпохи. Основатель рода был равнодушен к книгам, но сохранил библиотеку своего деда. Затем в последующих поколениях с регулярностью появлялись дети, воспитанные этой библиотекой. Они следили за старыми книгами, добавляли новые, присматривали за неблагонадежными — чтобы не попадались на глаза кому не след.
Интересно, думал Пауль, как бы они отнеслись к тому, что книгочей нынешнего поколения — слепой от рождения? С годами крепло подозрение: нормально бы отнеслись. Они сами были немножко инопланетяне, он просто — более ярко выраженный, так сказать.
Впрочем, нынешнему поколению не из чего было выбирать. Кроме Пауля, в нем все равно никого нет.
Когда-нибудь не станет и Пауля. Что будет с библиотекой? Нужно об этом подумать. Когда он будет старый и соберется помирать, он обязательно об этом подумает.
…Видел он теперь превосходно. И двигаться научился стремительно и точно. Опекуны поощряли занятия спортом, исключив, однако, из списка те виды, где потенциально возможны были удары по голове. Он подозревал, что их коробило при одной мысли о глазе, вылетающем из глазницы при сильном толчке. Сам-то он этого как раз не боялся. Это же не живой глаз. Ну вылетит. Подобрать, отряхнуть… прополоскать под краном, на худой конец, — и вставить на место.
Хотя, вообще-то, полоскание под краном им не полезно. Как всякая электроника, они не любят излишней сырости. Несмотря на защитную оболочку, несмотря на неизбежную влажную среду — слезные каналы учитывались, разумеется, — и все же. И холода не любят. И пыли, конечно.
Рано или поздно очередной протез начинал сбоить. Картинка рассыпалась на пиксели при повороте головы, собиралась в осмысленный кадр с запаздыванием, барахлила цветопередача, нарушалась резкость. Хуже всего было, когда глаз искрил. От прочих неполадок просто начинала болеть голова. От искры — будто раскаленными гвоздями в мозг. Когда это случилось впервые, он побледнел и сполз по стенке. Хорошо, Рабенард был рядом и быстро сообразил, что произошло. Пауль был не в состоянии объяснять — от звуков собственного голоса в голове взрывались петарды. Или что похуже. Но слово "глаза" он все же выговорил. Рабенард догадался почти сразу. Запасные протезы лежали в шкатулке в ящике письменного стола, и слуга просто сунул шкатулку Паулю в руки — дальше он справился сам.
Это было очень важно — справиться самому… всегда справляться самому.
Не то чтобы Пауль уже тогда строил планы — просто он согласен был быть инопланетянином и уродом, но не инвалидом. Нет уж. Он сможет все, что сможет, и не как все, а лучше.
Пока что это было, наверное, просто честолюбие. Ну и гордость, а как же.
Наследственный гонор.
…Потом он узнал, что в его случае "инопланетянин" в переводе на официальный язык Империи означает — "генетически ущербный". А в переводе на чуть менее официальный, зато общеупотребительный — "недочеловек". Иногда еще говорили "мутант", когда хотели, чтобы звучало пострашнее.
Среди книг в библиотеке обнаружилась брошюра "Имеют ли мутанты право на существование". Выглядела она очень скучно, серая, на ломкой от старости дешевой бумаге, с расплывшимся бледным шрифтом — о таком говорят: "слепой". Когда Пауль впервые услышал это выражение, он подумал было — что слепой шрифт предназначен специально для слепого читателя. Глупая идея, конечно. Такие шрифты, по-видимому, когда-то существовали, но вышли из употребления за ненадобностью. А этот текст ему с его глазами разбирать проще, чем любому нормально зрячему.
Словом, книжица была невзрачная и вызывала зевоту одним своим видом. Ему никогда не пришло бы в голову это читать, если бы он не понял внезапно, что содержание брошюры может касаться его непосредственно. Как мутанта и недочеловека.
Автор был гуманистом. Он доходчиво, популярно, с примерами и аналогиями объяснял своим читателям, что не всякого мутанта нужно уничтожать, некоторых можно оставить в живых. От них может быть даже польза. Некоторые из них разумны, как настоящие люди, не следует разбрасываться такими ресурсами. Разумеется, нельзя позволять им размножаться, чтобы не наносить удар по генофонду. Идеальный выход, — утверждал автор, — не избавляться от всех мутантов в младенчестве, а подращивать наиболее перспективных из них и производить повторный отбор после прохождения тестов на разумность. По итогам тестов неудачных ликвидировать, а пригодных к дальнейшему использованию — кастрировать и оставлять в живых.
Пауль поймал себя на том, что, убаюканный благожелательным интеллигентным тоном автора, готов согласиться с некоторыми его соображениями. Чисто теоретически. Забыв на мгновение, что это все — о нем самом.
Ощущение было — будто вляпался в тухлятину. Оттолкнул брошюрку. Страницы перелистнулись обратно. Открылся титульный лист, такой же серый и невзрачный, как и все остальные. У нижнего края проставлена дата.
Встал, подошел к полке с томами энциклопедии, проверил датировки.
Автор действительно был гуманистом, потому что писал во времена бурного исполнения генетического кодекса Рудольфа I. В годы, когда уничтожать неполноценных было повсеместным правилом, призыв к сохранению хотя бы некоторых выглядел головокружительно прогрессивным.
Этот человек пекся о тебе лично, Пауль фон Оберштайн. Что тебе больше нравится — не быть вовсе или жить полезным членом общества, признанным разумным, но непригодным к размножению? Вопросы размножения как таковые пока его не интересовали, но все-таки он заглянул в другой том энциклопедии и бегло изучил кратенькую статью о кастрации.
Это тоже было познавательное чтение.
…Некоторое время он размышлял о праве на существование. Наконец решил задать уточняющий вопрос.
— Герр Кнеппер, что значит — "разумный"?
— Хороший вопрос, — ответил герр Кнеппер, соображая на ходу, с чего бы вдруг. — Давайте пройдемся по саду и подумаем над ним вместе.
После получасовой беседы Пауль резюмировал:
— Похоже, я разумный.
— Само собой, — удивился герр Кнеппер. — А вы сомневались?
— Конечно, — сказал Пауль. — Я же недочеловек.
— Великий Один, с чего вы взяли… — начал было герр Кнеппер и замолчал.
— Ну да, — сказал Пауль.
— Этот закон отменен, — осторожно заметил герр Кнеппер. — В наиболее неприятной части.
— То, что от него осталось, мне тоже кажется довольно неприятным, — произнес мальчик невыразительным голосом.
Учитель не сразу нашелся с ответом.
