Мануэль Виньо - Возвращение
Человек был бледен, и казалось, будто каждое движение стоит ему огромных усилий.
— Куда вы меня отправите?
Профессор задумался.
— Теоретически, — сказал он наконец, — я могу отправить вас куда угодно. Я еще не решил…
Человек дрожащей рукой провел по лбу.
— Я все-таки хотел бы знать… куда я попаду, куда могу попасть? Теоретически.
Прошли секунды, и в глазах ученого он увидел: решение принято.
— Выбирайте сами.
— Но, профессор…
Кусая губы, человек судорожно сцепил пальцы рук.
— Профессор, эти три недели я много думал о своем путешествии — о том, про которое вы меня спрашивали…
Он схватился рукой за горло, словно силился оторвать что-то, его сжимавшее, может быть, петлю виселицы.
— Вы не обязательно умрете. Если бы обязательно, то, поверьте мне, я бы не…
— Какая разница! — перебил его человек. — Хотя нет, разница есть. А впрочем, не все ли равно? Если бы не ваши опыты, меня в этот час уже не было бы в живых.
— Хорошо, — с некоторым нетерпением сказал профессор. — Говорите же, что хотели сказать.
Человек облизнул пересохшие губы, потом набрал полную грудь воздуха.
— Первую жестокость я совершил, когда мне было десять лет. Как-то раз мы играли, и тогда это произошло. Никто не придал этому значения, но я-то знаю — вот начало, отправной пункт путешествия, которое привело меня сюда. Профессор, я хочу вернуться в те времена, когда я еще не начал творить зло. В какой-то из дней моих десяти лет, но до этого страшного дня. В сад моего дома, дома моей матери. Это возможно?
Профессор кивнул.
— Где вы тогда жили?
Человек назвал адрес в том же городе, где они были сейчас.
— Возможно это? — спросил он снова.
— Я уже сказал, думаю, да.
Человек как будто успокоился, напряженность, в какой он выл, ослабла.
— Профессор, если мне суждено попасть куда-нибудь, то лучше мне попасть именно туда.
Профессор вышел, закрыл за собой дверь, и человек сел в кресло.
Он огляделся вокруг. В комнате было очень светло, но откуда исходит свет, понять он не мог. Он поискал глазами дверь, за которой исчез профессор, но не нашел и ее. Комната была кубом, грани куба приблизительно пятиметровые; пол, стены и потолок ничем друг от друга не отличались — листы металла без видимых швов или спаек, матово отражающие от себя странный свет.
Через некоторое время (какое именно, он не знал) ему показалось, будто он слышит (хотя он не мог бы сказать, услышал он его только что или начал слышать с момента, когда сел в кресло) какое-то низкое гуденье, воспринимаемое не только слухом, но и осязанием и зрением. Казалось, воздух в комнате, до этого неподвижный, теперь дрожит, и это дрожание проникало в самую глубь его существа.
Вдруг он почувствовал, что висит в пустоте, и одновременно что перестает быть самим собой. Гудение прекратилось, и теперь его окружал со всех сторон плотный серый туман. У него закружилась голова, и последнее, о чем он подумал, это что он падает в бездонную пропасть, падает, падает…
Это был сад его дома, дома его матери, место, где прошло его детство. Он узнал чугунный узор калитки, канаву, клумбу генциан, клевер, цветы на окнах, побеленные стены дома, от которых отражалось, как смех, вечернее солнце цвета созревшего лимона. Узнал трехцветный мяч, и мальчика, еще не творившего зла, мальчика, полного трепетных надежд, — тех самых, во власти которых когда-то, давным-давно, он пребывал.
Мальчик на него смотрел. В глазах у ребенка был вопрос, и ему захотелось на него ответить. Он сделал несколько шагов, но взгляд мальчика остановил его. В этом взгляде были страх и отвращение, и в нем жили наводящие ужас сны, которые позднее стали действительностью.
— Нет, нет! — закричал мальчик.
И он понял, что мальчик отвергает его, и тогда он изо всех сил пожелал отсюда исчезнуть. И когда мальчик, зовя мать, бросился к дому, у человека снова, как до этого, закружилась голова, и он опять, как в Машине Времени, почувствовал, что висит в пустоте, а потом падает в бездонную пропасть, падает, падает и никак не достигнет дна…
