Сергей Казменко - Сон разума
Но чтобы помочь нужно прежде всего понять. И весь тот день я мучительно стремился понять причину тоски, владевшей тенью из моего кошмара. Человек всегда живет двойной жизнью - в реальном мире и в мире своих мыслей. Обычно эти две его сущности столь тесно переплетаются, что он и сам зачастую не осознает их различия. Но вот приходит время, когда внутренний мир, мир человеческих мыслей, совершенно отделяется от внешнего, реального мира, и две человеческих сущности отдаляются друг от друга, начинают существовать независимо одна от другой. Наверное, это и есть сумасшествие, но распознать его окружающие способны лишь в том случае, если сущность человеческая, обитающая в мире его мыслей, начинает управлять телом, живущим в мире реальности. Со мною этого не случилось, я как бы раздвоился, и та часть, которую я считаю собой, с которой связываю собственное "я", покинула реальный мир. Тело же мое, подобно раз и навсегда заведенному механизму, продолжало выполнение ежедневных ритуалов умывания, бритья, поездок на работу и обратно, приема пищи... Нет, я не потерял связи с этой частью самого себя, я все это видел и осознавал, но мне не надо было тратить мысленной энергии для поддержания существования своего тела, оно вполне обходилось без моего вмешательства. Я же мог думать.
Вернее, я не мог не думать. Не думать о том, где в человеческом сознании могу я отыскать ту тоску, овладевавшую моей душой в кошмаре. Что могло бы вызвать такое же чувство в душе настоящего, живого человека? Нет, это не было тоской по ушедшей любви или же страхом перед физическими страданиями и смертью, это не было болью человека, потерявшего близких или же утратившего вдруг смысл жизни, это не было скорбью сломленного невзгодами великого духа или же отчаянием того, кто потерял веру и в людей, и в себя самого. Во всех этих чувствах, какими бы трагическими они ни выглядели, каким бы беспросветным ни казался мир на их фоне, было что-то великое, возвышенное. Чувство же, овладевшее мною во сне, было совсем иного рода. Оно было в чем-то сродни тоске и безысходности мелкой, ничтожной душонки, не способной ни на какие деяния, настолько мелкой, что ей не постичь даже степени своего ничтожества, сродни тоске, вырождающейся в злобу на всю Вселенную. Я содрогнулся, когда до меня внезапно дошло, что всю ночь душой моей владела тоска полнейшего ничтожества, чувство, абсолютнее и омерзительнее которого, наверное, не существует ничего в этом мире.
Но я не мог сбросить с себя эту тоску и не мог перестать думать о ней. Человеку свойственно ошибаться, и я совершил тут вторую ошибку - я стал думать о той тени, что принесла ее с собой, как о человеческой тени, как о бледном отражении какого-то дрянного человечишки, заточенном в кошмарном и безнадежном мире. И, заснув, увидел его, этого дрянного человечишку - худого, дрожащего, кутающегося в немыслимые лохмотья, с бегающими водянистыми глазками, жалкого и омерзительного. Абстрактная тень и абстрактная тоска не требовали никаких немедленных действий. Но вид страдающего человека, каким бы ничтожным и недостойным вы его ни считали, не может оставить безучастным. Помочь страждущему - это потребность здоровой человеческой души, от которой нельзя отказаться даже в том случае, если ответом на твою помощь станет подлость и предательство. А если к тому же помощь эта тебе лично ничего не стоит...
Сегодня я готов рвать на себе волосы, вспоминая о совершенных тогда ошибках. Но ничего, ничего уже нельзя изменить. Да и что я мог поделать, если кошмарные видения ночь за ночью изматывали мою душу, и единственным и вполне разумным на первый взгляд - способом избавиться от них казалось мне сознательное преобразование этих видений. Мне думалось тогда, что стоит мне хоть раз увидеть этого человечишку не таким несчастным и ничтожным - и кошмар отпустит меня, и душа моя, которую почему-то задевали эти ночные видения, успокоится.
Я ошибался. Но понял это не сразу. Сначала мне показалось, что я на правильном пути, хотя, быть может, самым правильным было бы обратиться к психиатру. Но какое-то время мне казалось, что я близок к успеху, что скоро кошмар отступит и перестанет ночь за ночью терзать меня. Действительно, кошмар как таковой, то, что вызывало такой ужас прежде, отступал. Но неизменно заснув я возвращался в тот мир, где жил созданный мною из тени дрянной человечишко, и я слишком поздно понял, что пути назад уже не будет.
Засыпая на пятую ночь после появления кошмара, я старался представить себе его несколько иначе, чуть более обитаемым и близким человеку, надеясь, что и во сне увижу его таким же. И мне это удалось. Странным образом во сне исчезло это непонятное ощущение замкнутости и ограниченности бесконечного окружающего пространства, тлен, заполнявший его, приобрел более конкретные и воспринимаемые сознанием очертания, напоминая теперь поверхность замшелых пней в поваленном давнишней бурей лесу, воздух стал суше и теплее, а свет, хотя по-прежнему сумеречный и не позволявший как следует разглядеть очертания предметов, несколько усилился. Дрянной человечишко по-прежнему был там, по-прежнему был жалок и ничтожен на вид, но уже не был так страшен, как накануне. Он напоминал теперь узника концлагеря, но узника выжившего и дождавшегося освобождения, и, проснувшись, я был уверен, что кошмар отступает.
Все случившееся дальше произошло как бы помимо моей воли, хотя в большинстве случаев я действовал вполне осознанно. Но беда в том, что в основе всех моих действий лежала, как мне теперь представляется, некая начальная предпосылка, над которой я тогда не потрудился задуматься, подсознательно считая ее, видимо, абсолютной истиной. И это при том, что всегда сознательно не признавал никакие истины абсолютными и готов был оспорить любую.
Тогда я не нашел в себе сил и желания всерьез поразмыслить над этим вопросом. Ведь размышления - это суровая работа, которая может и не принести плодов, и я предпочитал не думать, не замечать существа стоящей передо мной изначальной проблемы. Только теперь я, наконец, понял ее сущность, хотя как и прежде далек от ее разрешения. Я понял, что в основе моих действий лежало убеждение, будто существо, наделенное живой душой, не может быть абсолютным ничтожеством, не может быть абсолютно низменным и неспособным возвыситься, что душа, которой мы наделены, которая позволяет нам ощущать окружающий мир и самих себя в этом мире, самой природой обречена на устремление ввысь, что нарушение этого закона есть преступление против самого мироздания. Беды, невзгоды, страдания давят на душу, втаптывают ее в землю, но мне казалось, что стоит освободить ее из-под гнета - и она устремится ввысь, потому что если это неверно, то мир обречен на гибель. Душа, живая душа неизбежно должна стремится ввысь - так я считал прежде.
