Виктор Кувшинов - Пирамиды Астрала
Спустя три часа собачка продолжала находиться в полной отключке, лежа в клетке экспериментальной камеры. Анализ крови оказался в норме, пульс слабый, сердцебиение замедленное, но в пределах нормы. А вот энцефалограммой я был сражен! А точнее, ее отсутствием. Я даже, повторяя Любочкины потуги, бегал от компа к собаке, от нее к энцефалографу и обратно. Вегетатика работала, но замедленно, а вот кора была как мертвая. Но такого не бывает. По крайней мере, такой полной отключки коры головного мозга при нормальном функционировании всех систем я никогда еще не видел даже при глубокой анестезии.
Я опять сидел в нашей кофейне – славном закутке для убивания рабочего времени в процессе потребления различных некачественных напитков, стачивания чужих сухарей и, конечно, перемалывания околонаучных сплетен. Все розово-приподнятое впечатление от возвращения из долгой командировки было испорчено. Но если бы я знал, что уже произошло событие, последствия которого не замедлят самым невероятным образом сказаться на моей судьбе, то настроение мое было бы вдобавок разбавлено еще и изрядной долей страха… Однако, блажен неведающий!
Надо вообще-то представиться: я – это Женька Котов, стареющий недоросль, приближающийся к возрасту Христа, но никак неспособный адекватно воспринимать обращение Евгений Григорьевич в свой адрес. Ничем приметным природа меня не наградила: и рост средний, и волосы какие-то пегие, а лицо – каких тысячи на улице хороводами бродит. Четыре месяца в Немчурии батрачил на тамошнего профессора. Думал: вернусь, расслаблюсь, с друзьями пообщаюсь, а тут!..
Наша лаборатория носила вполне гордое название Биохимии и Физиологии Нейрогуморальной Системы Млекопитающих. На самом деле, мы тестировали различные медицинские препараты на активность и проводимость нервной системы. Работа рутинная, но более-менее хлебная. Другим отделениям нашего Биологического института приходилось последние годы гораздо туже. Однако и нас жизнь стороной не обошла. В лаборатории сложилась такая же дурацкая ситуация, что и повсеместно в науке: произошел провал поколений, оставивший в лабораториях только старичков и зеленый молодняк.
У кого учиться молодняку – был риторический вопрос, на который приходилось молча и упорно отвечать именно мне, как единственному представителю среднего руководящего состава. А если учесть, что лаборатория у нас была недоукомплектована: всего три молодых сотрудника-лаборанта, то неудивительно, что мы периодически выдавали такие «Шнобелевские» перлы.
Тем не менее, были в моем положении и свои плюсы. К примеру, я, будучи старшим на данный момент, имел моральное право неопределенно долгое время сидеть, медитируя над чашкой кофе. Остальным это не позволяла хиленькая, но все же вполне еще присутствующая трудовая совесть.
Мою Сократовскую задумчивость нарушил Витек – молодой кудрявый представитель мужской половины нашей лабы (то бишь лаборатории) и единственный мой заместитель на случай командировок. Откуда он всегда знает, что в кофеварке осталась последняя чашка кофе – одному богу известно, а может, и тому неведомо. Но парень с регулярностью Лондонского экспресса уводил у меня из-под носа остатки кофе. Тем не менее, я был ему благодарен, поскольку самостоятельно не мог остановить отравление организма передозировкой кофеина.
Понимая, что запасы напитка не бесконечны, Витек с быстротой молнии вытащил из шкафчика свою кружку. B ее нутро было лучше не заглядывать. О своей чашке я тоже, естественно, не мог похвастать, но его кружка – это было что-то! Если бы в книге Гиннеса был рекорд на самую грязную кружку, то Витькина имела бы все шансы.
- Вить, ты бы кружку хоть разок сунул в «помойку» (это мы так нашу лабораторную посудомоечную машину обзываем). Она быстренько всю накипь отодрала бы. А то, как ты можешь хоть что-нибудь пить из такой посуды? – по-философски грустно прокомментировал я свои наблюдения.
- Эх! Что б ты понимал! – радостно воскликнул парень. – Во-первых, это моя грязь, можно сказать, кровная. И потом, не грязь это вовсе, а пигментный слой. К тому же, у моей кружки куча преимуществ.
- И каких же это, позвольте спросить? – вяло заинтересовался я.
- А вот, смотри: если чай «Москву видать», то в моей кружке он гораздо крепче выглядеть будет. Теперь дальше: придет к тебе твой Слава или Федя, ты же чью кружку потянешь из шкафчика доставать? Ясно, что не мою, а Любочкину или Ирчика. Они потом дутые ходят, а сказать боятся. Так что, можешь рассматривать это, как мое фирменное противоугонное средство!
- Да тут, оказывается, целая жизненная позиция, – попытался я восхититься.
Вдруг Витька как-то скис и признался:
- Если честно, то я пытался ее в «помойку» пихнуть, но меня Ирка застукала и наорала, что я своей кружкой всю лабораторную посуду испохаблю. Так что, уж как-нибудь так уж…
- С другой стороны, и чего это я тут своим рылом в такую тонкую жизненную философию лезу? – хмыкнул я, разглядывая темный ободок на своей кружке. Потом решил, что мне все равно не угнаться за Витькиными достижениями и пошел отдраивать грязь посудной щеткой. О полудохлой собаке мы не произнесли ни слова: он видимо боялся, а мне уже надоело строить из себя Евгения Грозного.
Вдруг меня словно громом поразила одна мысль: «Я же с этими делами даже позабыл позвонить друзьям – членам нашего «клуба»! Надо оговориться, что этот «клуб околонаучных разгильдяев» состоял из Вашего покорного слуги и двух приятелей одноклассников: Федьки – кудрявого, коренастого физика, и Славки – высокого, светловолосого красавца-медика. Оба приятеля были младшими научными сотрудниками. Причем Федька работал совсем недалеко от меня в институте Физики, который занимал соседнее крыло огромного комплекса здания академии наук. Так что для общения нам, как лабораторным мышам, было достаточно пробежаться полста метров по переходам и лабиринтам здания-монстра отечественной науки.
А вот Славка работал в лаборатории Нейрофизиологии, института Экспериментальной медицины расположенного в полукилометре от основного корпуса академии. Поэтому встретиться с ним было просто невозможно без выхода во внешнюю среду околонаучного пространства, которая не всегда была благоприятна для нашего хлипкого брата.
Начинать обзванивать приятелей надо с Федьки. Мне вспомнилось, что еще до моей поездки за бугор, у Славы что-то закрутилось на любовном фронте и, судя по его вечно отсутствующему виду и голосу, весьма серьезно.
Физик откликнулся сразу, как будто только и делал, что сидел у телефона и ждал моего звонка.
- Федор Игнатьевич Карасин, лаборатория Полевой Физики! - бодро и официально пробасило в трубке.
