Кай Мейер - Мерле и Королева Флюидия
- Львы! - вдруг произнесла Юнипа.
Взгляд Мерле скользнул вдоль берега к ближайшему мосту. Нигде не было видно ни одной живой души, не считая каменных львов городской Гвардии.
- Где? Я никого не вижу.
- Я их чую, - настаивала на своем Юнипа. Она громко втянула носом воздух. Мерле краем глаза заметила, как стоящий сзади гондольер мрачно покачал головой, и тоже попыталась уловить какой-нибудь запах.
Когда гондола проплыла еще метров пятьдесят, нос Мерле смог кое-что учуять. Пахнуло такой затхлостью, такой болотной гнилью, что в смраде растворились остальные запахи этого медленно идущего ко дну города.
- Ты права.
Зловоние, без сомнения, исходило от каменных львов, которые служили венецианским гвардистам для верховой езды и в качестве боевых коней.
В эту самую минуту огромный монументальный зверь вошел на мост, к которому приближалась гондола. Лев был гранитным, то есть принадлежал к самой распространенной на островах Лагуны породе каменных львов. Были в городе и другие львиные породы, отличавшиеся еще большей мощью, но, в конечном итоге, это не имело значения. Кто попадал любому гранитному льву на клыки, тому оставалось лишь попрощаться с жизнью. Львы испокон веков считаются символом Венеции, еще с тех пор, когда все они были крылатыми и могли летать по воздуху. По прошествии времени осталось лишь небольшое количество крылатых зверей, находившихся в личном пользовании дожей Правителей Венеции. Всех других львов дрессировщики на Львином острове или на севере Лагуны лишили способности летать. Львята стали проявляться на свет с жалкими бугорками на спине, которые так и оставались бесполезными отростками вместо крыльев. Солдаты венецианской Гвардии крепили на них седла.
Гранитный лев, взошедший на мост, был именно таким обычным зверем из камня. Всадник красовался в ярком гвардейском мундире. За плечами гвардиста на кожаном ремне подчеркнуто небрежно болталось ружье - всего лишь горделивый знак принадлежности к касте военных. Солдаты-гвардисты не были в состоянии защищать Венецию от войск Египетской Империи, - за них это делала Королева Флюидия, - но с тех пор, как более тридцати лет назад город стал жить на осадном положении, власть Гвардии сильно упрочилась. Правда, произвол военных несколько ограничивался правителями-дожами, которые в обнищалом городе творили, что хотели. Впрочем, и дожи, и их Гвардия только тешили себя видимым самовластием, ибо все жители знали, что в случае внезапного нападения никто не был в состоянии защитить Венецию. Но пока Королева Флюидия не пускала врагов в Лагуну, власть имущие могли вдоволь наслаждаться своим могуществом.
Гвардист посмотрел с моста вниз на гондолу, подмигнул, ухмыльнувшись, Мерле и пришпорил льва. Зверь взревел и сорвался с места. Мерле отчетливо слышала чирканье каменных когтей по брусчатке моста. Юнипа зажала уши. Мост вздрагивал и шатался от прыжков хищной каменной кошки, их гулкие отзвуки метались между домами, мячиками отскакивая от высоких фасадов. Даже сонная вода пришла в движение. Гондолу стало тихо покачивать.
Гондольер выждал, пока гвардист исчезнет где-то в узком переулке, сплюнул в воду и буркнул:
- Чтоб тебя Проклятый Предатель взял!
Мерле обернулась и взглянула на него, но человек, словно окаменев, смотрел мимо нее на канал, медленно разгоняя гондолу.
- Как ты думаешь, нам еще далеко? - спросила Юнипа у Мерле.
Гондольер опередил Мерле с ответом:
- Скоро будем на месте. Вон там, за углом...
И тут же спохватился, что "вон там" ни о чем не говорит слепой девочке. Поэтому быстро добавил:
- Еще пара минут, и будем у канала Изгнанников.
* * *
Тьма и давящая теснота всегда нагоняли на Мерле страх.
Канал Изгнанников был как в тиски зажат высокими домами, а дома выглядели один мрачнее другого. Почти все они были заброшены. Пустые глазницы окон чернели на серых фасадах, а деревянные рамы косо висели на петлях, как крылья подстреленной птицы. Из-за взломанных дверей доносились вопли дерущихся котов, - обычные звуки в городе с неимоверным количеством бродячих кошек. На подоконниках ворковали голуби, а узкие нехоженые тропы по обеим сторонам канала были припорошены мхом и птичьим пометом.
В ряду заброшенных зданий выделялись всего лишь два обитаемых дома. Они стояли один напротив другого и смотрели через канал друг на друга, насупившись и набычившись, как два шахматиста. Эти дома отстояли метров на сто от устья канала и на столько же от его окутанного мраком тупика. На каждом из них был балкон; на левом - каменный, на правом - чугунный с узорчатой решеткой. Пузатые балконы будто жаждали сцепиться в драке высоко над водой.
Канал был всего шага три в ширину. Светло-зеленая вода казалась в нем темной и глубокой. Тесный пролет между обоими жилыми домами едва пропускал дневной свет к воде, которую гондола слегка взбаламутила, - на ее поверхности лениво закачались два птичьих перышка.
Мерле очень туманно представляла себе, с чем ей придется здесь встретиться. В приюте ей твердили, что она должна быть рада и благодарна за то, что ее отдали сюда в учение. Вот на этом самом канале, в этом тусклом серо-зеленом туннеле ей придется прожить многие годы.
Гондола приближалась к жилым домам. Мерле, замерев, прислушивалась, но кроме приглушенных голосов и неразборчивой речи ничего не могла уловить. Обернувшись к Юнипе, она увидела, что слепая девочка будто окаменела от напряжения: глаза зажмурены, губы шевелятся, повторяя неслышные слова, наверное те, что ее натренированный слух позволял ей выловить из доносившейся разговорной неразберихи. Вот так же мастер, ткущий ковры, иглой выуживает из тысячи нитей именно ту, которая ему нужна.
В доме слева от канала помещалась ткацкая мастерская знаменитого Умберто. В городе считалось предосудительным носить одежду, изготовленную им и его учениками: слишком дурная шла о нем молва, слишком хорошо все знали о его разладе с церковью. Но те венецианские дамы, которые втайне заказывали у него белье и платья, клялись, положа руку на сердце, что его одежда обладает магическим свойством. "В платьях от Умберто любая фигура тотчас же делается стройной", - говорили дамы в салонах и на улицах Венеции. И ведь в самом деле телосложение выправлялось. В его платьях люди не только выглядели изящнее, но становились тоньше в талии, как если бы волшебная ткань растворяла лишний жир и устраняла все изъяны. Священники в венецианских церквах частенько призывали проклятия на голову мастера за его богомерзкую работу, да так горячо и яростно, что гильдия ткачей в конце концов изгнала Умберто из своих рядов.
Впрочем, не один только Умберто испытал на себе гнев собратьев по ремеслу. То же самое случилось и с хозяином дома напротив. Там находилась мастерская, которая на свой лад тоже способствовала совершенствованию людей. Правда, не изготовлением одежды, и мастер своего дела, достопочтенный Арчимбольдо, наверное бы рьяно протестовал, если бы его искусство захотели поставить на одну доску с работой его заклятого врага Умберто.
