Наталья Караванова - Яст
Стихли все ветры, замолчали все звуки.
Ну, хотела, красавица, аленький цветочек? Сорвешь?
Все-то у тебя не так. Даже волшебство другого цвета.
Накатило одиночество. Вдруг, ниоткуда: много, много лет одиночества. Не с кем поговорить, некому помочь. Не для кого жить…
Синее глубокое небо. Апрельское, живое. Яст, ну что ты! Не грусти, я же здесь…
— Ну давай, пробормотала она, доиграем сказку до конца. Я буду — молодая дочь купецкая, а ты… ну, ты сам понял. Хочешь?
Немного теплого ветра по волосам. Бабочка-капустница — желтый огонек. Снова можно дышать. Янка раньше не знала, что бывает такое одиночество. Все беды ее стали казаться мелкими и пустыми.
— Яст, ну, там по тексту… я должна просить тебя показаться. Хоть на минутку. Чтобы не с пустотой разговаривать. "Не испугаюсь я виду твоего безобразного…" как-то так. Покажешься? Или нужно сначала цветочек сорвать? Так это я мигом…
Сзади кто-то засмеялся. Янка обернулась.
Она бы не удивилась, если б там и вправду стояло аксаковское чудище. Как в мультфильме — лохматое, с большими печальными глазами.
Но реальность оказалась прозой: парень был, пожалуй, лишь чуть старше, чем она сама. Темные волосы коротко стрижены, на носу ссадина. А глаза красивые, черные. Кого-то он ей сразу напомнил. Вот только кого?
Янка ошалело спросила:
— Ты кто?
Он ответил эхом:
— Кто?
— Ты Яст?
— Яст?
Яст, он это ты? Почему так все странно? Я думала, что придумала тебя, чтобы было не так тоскливо. Я ведь на самом деле никогда не бывала одинока… я… это розыгрыш, да?
Парень нахмурился. Провел ладонями по лицу. Янка чувствовала — ему плохо. Ему странно и страшно, и виной — она. Ее недоверие. Неверие. Игра.
Может, она и впрямь заигралась, может, пора домой?
Отвернулся, пошел от камней в сторону елок. Солнце забежало за тучу: а в собаку ты поверила. И в следы…
— Эй, погоди!
Если он сейчас уйдет в ельник, там она уже никого не найдет. Так всегда бывает: Яст просто не знает, что такое вторая попытка. Его загадки нужно разгадывать сразу…
Догнала, схватила за руку. Мельком отметила, что у него такая же куртка, как у нее. Под пальцами зашуршала материя — подкупающе настоящая.
— Извини. Я удивилась, вот и…
— Извини? Я удивилась?
— Я поняла. Ты учишься говорить, да? Давай, я помогу. Смотри — это елка…
Каждый день — взахлеб. Парень и был Ястом и не был. Янке оказалось совсем неважно, откуда он взялся. Он с ней разговаривал. Он ее слушал, у нее учился. И апрельская синева больше не давила на сердце тоской по невозможному. Янке нравилось рассказывать. Она много знала о том, что растет в лесу, и что живет в лесу.
И чем дальше, тем больше ей открывалось тайн. Она по привычке называла приятеля Ястом, но Ястом была и собака с рыжим носом. И таволга у болота, и кипрей возле прогнивших шпал.
Ястом был ручей, паутинка и паук. Иногда казалось, что и солнце и небо здесь — тоже Яст. Он на прямой вопрос всегда отвечал:
— Это смешно: как я могу быть солнцем? Оно же далеко. За пределами атмосферы.
— Хорошо. А сон-трава? Сейчас июнь кончается, а у твоих камней она все еще цветет.
— Да? Непорядок.
Но синие запредельные цветы никуда не девались и назавтра, и на послезавтра.
Янка успела сдать экзамены и поступить в институт. Яст, пока она готовилась, узнал кучу нового об истории Земли. История его интересовала как-то однобоко: только с точки зрения истории технологий. Янка однажды спросила, и он ответил:
— Здесь за века почти ничего не поменялось, представляешь? А оказывается, столько всего произошло…
Иногда, если было поздно, он провожал ее до железки. Там, у края полотна, фигура его становилась полупрозрачной, истончалась, словно Яст — это привидение какое. Янка тогда думала: вот бы нас кто-нибудь увидел. Напугался бы, наверное.
Она не замечала, что Яст меняется со временем. Он стал выше, чуть-чуть изменились черты лица. Он перестал ей напоминать кого-то, она и забыла, что он кого-то ей напоминал. Изменился голос. Изменились сами интонации. Из неуверенных и вопросительных стали ироничными и задумчивыми.
Однажды Яст спросил:
— Янка, а чем кончается та сказка?
Она помедлила, но ответила:
— Вообще-то свадьбой. Но там-то ты чудовище безобразное, и должен расколдоваться и превратиться в принца. А тут ты и так… ну, неплохо выглядишь.
— Янка…
— Что?
— Я не знаю, как тебе сказать… я ведь живу для тебя. Я сегодня, наконец, понял, что живу. Для тебя…
Она испуганно посмотрела на него, спросила отчего-то шепотом:
— А раньше?
Он невесело улыбнулся:
— Тебя не было и меня не было.
— А Яст?
— Яст… мне же нужно было где-то не-быть? Я не-был здесь. Под теми камнями, где твой цветок.
— Это твой цветок.
— Твой. Он — для тебя.
Клубок непонятной тревоги подкатил к горлу, Янка провела ладонью по его щеке.
И неожиданно даже для себя призналась:
— Если бы не ты, я бы совсем… у меня тоже больше ни кого нет.
Повисла пауза. Солнце, шар расплавленной меди, зацепилось краем за макушки седых елей. Порвалось, расплескался рыжий закат.
Яст сказал:
— Это мудрая сказка. Но… если я рас… расколдуюсь, тебе не понравится.
— Ты станешь чудовищем? — невесело предрекла Янка.
— Все не так безнадежно. Я просто перестану быть человеком…
В ту ночь она никак не могла заснуть. Снились тревожные, душные сны, сердце то скакало сайгаком, то успокаивалось. Хотелось немедленно куда-то бежать, или, на худой конец, просто спрятаться под одеялом, и носа не высовывать.
Противоречивые желания в конце концов заставили натянуть любимые джинсы и свитер. Проверить, спит ли в соседней комнате тетка, потихоньку выбраться через окно на двор. Ну да, через окно: дом старый, половицы так скрипят, что могут не то, что тетку, пол улицы разбудить.
Выбралась. Вдохнула ночь. Август рассыпал млечный путь прямо над головой.
Где-то хрипло опробовал ноты петух, но сбился, смолк.
Янка побежала. Задами, через огороды. Вдоль забора, на старый полустанок. Там раскрошившиеся бетонные плиты ведут прямо к полотну. Полкилометра вперед — и начнется та самая узкоколейка. Ее так и не убрали за лето. А теперь уж и вряд ли уберут. Быстрее.
Теперь она была уже уверена — Яст ждет. Зовет ее изо всех сил, надеется… что она успеет?
Успеет что?
— Добежать. Янка, он прилетел за мной. Все, Янка, все…
Он сидел на рельсе — полупрозрачный, съежившийся. Несчастный.
И нельзя даже дотронуться. Протянешь ладонь, а под пальцами будет воздух.
