Андрей Щербак-Жуков - Я рисую
Мой рисунок ходит по рукам.
- Дай-ка его мне, - просит тетя Зина, - я мужу покажу. Может купит где-нибудь. А ты себе еще нарисуешь.
- Пожалуйста...
И только когда листок уже готов скрыться в кармане халата тети Зины, я замечаю на нем нарисованный шкаф, тумбочку, столик - в общем, какой-то мебельный гарнитур, видимо импортный. Линии прямые, вытянутые...
Я рисую друга. Мы знакомы уже много лет. Пожалуй, тут уж трудно в чем-нибудь ошибиться. Я знаю каждую черту не только лица его, но, кажется, даже души. Мы знакомы с восьмого класса... Хотя, нет - в восьмом мы уже стали лучшими друзьями. А познакомились намного раньше - в пятом, кажется...
Он сидит на кушетке, скрестив ноги, как тибетский монах в позе лотоса; его босые ступни торчат в разные стороны, и сам он улыбается. Сколько знаю его, всегда он такой - светящийся изнутри; в сероватых глазах - блеск, на губах - улыбка.
Он сидит посреди своей странной, на первый взгляд неудобной комнаты, похожей скорее на маленький провинциальный музей. Так кажется не только потому, что на стенах ее тесно висят плакаты и фотографии, а весь объем заполнен необычными предметами и композициями: череп в темных очках и американской кепке, над ним - собака-марионетка с галстуком и медалью, вместо люстры - корабль... Эта комната похожа на музей еще и тем, что мой друг почти не живет в ней - он учится в Москве, а сюда приезжает только летом. И когда его нет, эта комната - будто он сам, будто музей ему, будто его душа. Мой друг, как и его комната, никогда не скрывает своего внутреннего содержимого - своих чувств. Но это совсем не значит, что в них легко разобраться - сам он даже не пытается. Он говорит:
- Нет ничего хуже выясненных отношений. У них нет возможности для развития. Я люблю двусмысленность ситуаций, дымку, легкий туман, тонкие намеки, едва заметные ощущения... Однако терпеть не могу лжи и скрытности - это совсем другое дело.
Я не знаю, насколько он прав.
Я только пытаюсь нарисовать его лицо, как оно есть - старательно переношу на лист знакомые черты. Вот нос, глаза, длинные волосы... Но все какое-то другое, не его. Нос короче, губы тоньше, глаза большие, выпуклые и явно карие - это заметно даже на карандашном рисунке. Длинные ресницы, совсем другой овал лица, темные волосы чуть вьются... Это девушка, я ее знаю. Друг знакомил нас как-то в Москве...
Друг, как будто заметив мое удивление, слез с кушетки и заглянул ко мне в блокнот. Кажется он ошарашен больше, чем я. Он долго смотрит на лист, потом нерешительно просит:
- Слушай, подари ее мне, а. Раз уж ты догадался... Тебе зачем, а мне... Ты ведь понимаешь. Подари, пожалуйста...
- Возьми, конечно, - я отдаю лист другу и начинаю действительно что-то понимать.
Я рисую тебя. Ты сидишь у окна, и теплый солнечный свет бабьего лета падает на твои волосы. Он путается в их густом лабиринте и, уже отчаявшись выбраться, вдруг отскакивает на стены, радуясь свободе. И радость последнего света передается нам. Еще секунду назад ты смотрела на меня, улыбаясь, и вдруг задумалась. Твои глаза - похожие на два только что срезанных стебелька травы, блестящих от выступившей изнутри влаги - стали такими глубокими, что непременно хочется в них заглянуть и увидеть свое отражение. Именно свое. Хотя, смею ли я мечтать об этом. Откуда мне знать, кто со дна этих колодцев смотрит на звезды...
Я вдруг понимаю, что совсем не знаю тебя, может быть, даже впервые вижу. Кто ты мне? И что вдруг я делаю в твоем доме?
Кажется, я все-таки видел тебя когда-то раньше - в одной из прошлых жизней. И вдруг встретил сегодня на улице и поздоровался. Ты удивилась, но тоже кивнула - видимо вспомнила. И мы заговорили. Потом мы гуляли по улицам, мостам и скверам - по тем же самым местам, где я когда-то бродил один, бессмысленно и непринужденно.
Я, помню, читал стихи.
Помню, мы пили вино из одного бокала.
И вот я пытаюсь нарисовать тебя. Приглядываюсь, изучаю, стараюсь понять. Я чувствую белую энергию, исходящую от тебя, и не могу оторвать взгляд, а рука сама собой что-то выводит на белом листе.
Когда же я смотрю в блокнот, мое удивление льется через край, как молоко, переполнившее сосуд, в последнем фильме Тарковского. Но теперь я уже все понимаю...
На моем рисунке - я сам.
Я отодвигаю лист в сторону. Ты удивленно смотришь. Я хочу сказать тебе все, как есть. Только я не люблю сказанных слов, ведь далеко не все можно ими сказать - это как раз нельзя.
И я говорю только:
- Попробуй нарисовать меня... И ты все поймешь.
Мы рисуем друг друга. И все становится на свои места.
Мы рисуем друг друга. И вот для нас уже нет тайн. Нет загадок и недосказанностей.
Вселенная раскрывается перед нами, как книга. И мы читаем ее каждый день. Мы смотрим сквозь пространство и время.
И мы, кажется, что-то видим...
